А. Н. Островский в воспоминаниях современников.
И. А. Купчинский. Из воспоминания об Александре Николаевиче Островском

И. А. Купчинский

Знакомство мое с Александром Николаевичем началось в начале семьдесят девятого года, приехав в Москву для приискания должности; я раньше служил приказчиком, был потом кондуктором на железной дороге, затем был причислен к политическим, около двух месяцев просидел в одиночном заключении и был освобожден без суда, но под надзор полиции; ² страсть к драматической литературе у меня была с юношеских лет, но, сознавая свое недоразвитие, я мало придавал значения своему писательству. В Москве в ожидании должности я, узнавши, что Александр Николаевич не тяготится просматривать рукописи чающих попасть в драматурги, захватив две-три одноактные пьески, отправился к нему - он тогда жил в доме Голицына против храма Христа Спасителя. Не успел я спросить отворившую мне дверь в прихожую, дома ли Александр Николаевич, как он вышел из соседней комнаты и обратился ко мне с вопросом: что мне надо? Я объяснил ему причину моего прихода и подал ему принесенные мною пьесы; он, окинув меня пристальным взглядом, сказал:

- Вы не юноша?

- Да мне, Александр Николаевич, уже перевалило за тридцать.

- Так я с вами буду откровенен, наш вы - так наш, а нет - так нет, - приходите дня через три!

Придя в назначенное время, я только что вошел в прихожую и заговорил с отворившею мне дверь горничною, как тот же час появился Александр Николаевич с сияющей улыбкой и весело заговорил, пожимая мне руки:

- Наш, вы наш, да где же это вы раньше были? - и повел меня в кабинет.

Обстановка кабинета Александра Николаевича была проста: налево от входа письменный стол, на нем письменный прибор, далеко не роскошный, рукописи, две колоды подержанных карт для пасьянса.

Направо от дверей диван, перед ним круглый стол, на нем книга журнала или номер газеты, - он получал "Московские ведомости", потому что в них рецензии о пьесах помещал С. В. Флеров (С. Васильев), которого Александр Николаевич считал лучшим театральным рецензентом; над диваном резная, выпиленная из ореховой фанерки, собственной ручной работы рамка с многими отделениями для фотографических карточек, - в них карточки артистов императорского театра, небольшой шкаф с книгами - пьесы русских и иностранных драматургов; вот и вся обстановка кабинета знаменитого русского драматурга.

Введя в кабинет, Александр Николаевич усадил меня напротив себя и стал расспрашивать меня о моем прошлом.

Когда я ему рассказал свое прошлое, он, весело рассмеявшись, проговорил:

- Каково - драматург, ему писать и писать надо, а он приказчиком служит, кондуктором на тормозах мерзнет, в одиночное заключение попадает, - эх, поздно вас посадили, надо бы пораньше. Есть у вас еще что-нибудь написанное?

- Есть, и много.

- Приносите, да приходите, как вздумается.

С этого дня началось мое знакомство с Александром Николаевичем и установилось так, что я, хотя знал, что он работает много, шел к нему без опасения быть ему в тягость; бывало, придешь, войдешь к нему в кабинет без доклада, он сидит за столом, пишет или раскладывает пасьянс; поздоровавшись со мной, если раскладывает пасьянс, скажет:

- Выходит, сейчас кончаю.

Другой раз мешает карты, говоря:

- Нет, не сойдется, садитесь - побеседуем.

Если застанешь его пишущим, он, поздоровавшись, бывало, скажет:

- Надо кончить, - и продолжает писать, а я сажусь возле круглого стола и принимаюсь за газеты.

Наконец Александр Николаевич кладет рукопись в сторону, встает и начинает тереть руки от плеч до кистей вследствие боли в руках; боли в них, по словам его, особенно увеличивались после того, как он в продолжение двух недель - что говорится, в один присест - написал четырехактную комедию и перевел тоже четырехактовую драму. Закончив такую работу, "я, вставши, не мог от боли во всем теле с полчаса с места тронуться", - сказал он.

- На что же вы так себя утруждали? - спросил я.

- Деньги, деньги до зарезу нужны были, - отвечал Александр Николаевич.

Я в то время, работая по ежедневным газетам и еженедельном журнале, поставлял рассказы на Никольский рынок; ³ когда, бывало, скажешь ему, что пришел от издателя народной литературы, или принесешь рассказец, уже отпечатанный, он скажет:

- Ничего, ничего, прежде деньги, а слава потом придет, вы одинокий, а одна голова не бедна.

- А приятно было вам получить первый гонорар за литературный труд? - однажды спросил он.

- Очень даже.

- И мне уж так-то было приятно, что взял бы его да в рамочку, да на стену, да и любовался бы им, но что поделаешь, надо было его израсходовать.

Прошлое Александра Николаевича, по его словам, было далеко не из легких. Дед Александра Николаевича был из духовенства, но отец, хотя и окончил Духовную академию, но пошел по гражданской службе и был стряпчим. Александр Николаевич по окончании гимназии поступил в университет на юридический факультет, но со второго курса вышел из университета и поступил канцелярским служителем в Совестный суд, а спустя около двух лет перешел на ту же должность в Коммерческий суд с жалованьем четыре рубля в месяц; спустя некоторое время жалованье ему увеличили до пятнадцати рублей, но служба его мало интересовала, - у него была врожденная любовь к литературе, в особенности к драматической. Большое удовольствие у него было посещение театра. Несмотря на антипатию к канцелярщине, Александр Николаевич по необходимости продолжал служить, а для улучшения своего материального положения стал работать в "Московском листке" ⁴, издаваемом Драшусовым, а затем начал работать у Погодина, издававшего "Москвитянин". Александр Николаевич жил в доме отца у Яузского моста, а редакция "Москвитянина" была на Девичьем поле, и Александру Николаевичу приходилось каждый день ходить в редакцию, которая за всю работу платила ему пятнадцать рублей. Одна из первых его пьес была напечатана в "Московском листке" - "Картина семейного счастья", за нее он получил что-то около сорока рублей.

- И как я был рад - ох, как рад, деньги были нужны, - говорил он.

"Картина семейного счастья" составила Александру Николаевичу имя. О ней заговорили в печати как о выдающемся произведении; ⁵ вслед затем в "Московском листке" было напечатано одно действие ⁶ комедии "Банкрот". Петербургские журналисты, узнавши, что "Банкрот" комедия, покупали ее у Александра Николаевича для напечатания за сравнительно хорошую цену, но цензура воспротивилась и продажа "Банкрота" не состоялась ⁷. Погодин, желая во что бы то ни стало напечатать в "Москвитянине" "Банкрота", попросил Александра Николаевича переименовать его в "Свои люди - сочтемся!", затем пригласил к себе на чай литераторов: Хомякова, Шевырева, Одоевского и цензора, цензуровавшего "Москвитянин" ⁸. Александр Николаевич в присутствии их прочел комедию, слушатели пришли в восторг, цензор в комедии в фразе Рисполо-женского "Нельзя комиссару без штанов, хоть худенькие, да с пуговками" зачеркнул: "Нельзя комиссару без штанов", а остальное все пропустил, комедия была напечатана, именитое московское купечество оскорбилось, посыпались жалобы на автора и Погодина генерал-губернатору Закревскому, последствием чего были нагоняи цензору, Погодину, а Александр Николаевич был отдан под надзор полиции и уволен от службы ⁹.

С Погодина Александр Николаевич за "Свои люди - сочтемся!" получил девяносто пять рублей.

- Но я был рад, пьеса попала в печать, - раз, а второе - деньги, ох, как нужны были, - говорил Александр Николаевич.

Пьесы Александра Николаевича издавались, их ставили на провинциальных сценах, они делали хорошие сборы, помню, в шестидесятых годах в Харькове появление пьесы Александра Николаевича для театралов было событием большой величины, и на первый спектакль в театр билеты доставались с трудом. Что же получал от этого Александр Николаевич?

С провинциальных театров он не получал ничего. С императорских театров авторам в то время получать приходилось тоже мало, да и пробиваться на сцену им и теперь-то надо с протекцией, а в то время и подавно, - надо было ладить и ухаживать за театральной администрацией, что делать и по натуре и сознавая свое достоинство Александр Николаевич не мог, а потому в то время, когда имя его стало известностью во всей России, он терпел и материальную нужду, и нравственное оскорбление. <...>

Первая пьеса Александра Николаевича появилась в 1847 году, и до 1875 года он материально нуждался, только с 1875 года, после учреждения Общества драматических писателей и оперных композиторов, материальное положение Александра Николаевича улучшилось.

В суждениях о новых пьесах, появляющихся на сцене Малого императорского театра, Александр Николаевич был сдержан; лишь когда пьеса была плоха, бывало, с досадой скажет:

- Ах, и что это он (автор) написал? Разве же можно так писать? Ведь это ни на что не похоже, и как это подобные пьесы пропускают на сцену образцового театра?

Интересно было бы знать, что бы сказал Александр Николаевич о шедеврах драматической литературы вроде "Дамы из Торжка", попадающих на сцену Малого театра? ¹⁰

По мнению Александра Николаевича, правила, которых следует придерживаться автору пьесы: во-первых, первое действие пьесы должно было быть как можно полно интереса; во-вторых, следует избегать в пьесе вводных лиц, то есть таких, которых авторы вводят только затем, чтобы продлить действие. Лица должны говорить своим языком, а не языком автора, появлялись и уходили со сцены, когда надо то по ходу пьесы, а не тогда, когда это желательно автору (то есть как в настоящее время в пьесе то и дело слышишь: уходите, нам надо поговорить, уйдемте, пускай они поговорят и т. п.). Избегать двусмысленностей, словечек, возбуждающих смех райка, эффектов, доставляющих автору дешевый успех в ущерб здравому смыслу пьесы, характеризовать героя не его заявлением "я герой", суждением о нем, что он герой, других, а его делами.

О женщинах-писательницах Александр Николаевич говорил, что женщине не написать сильную драму, - такая работа женщине не по силам.

Когда, бывало, спрашивали Александра Николаевича, почему он не бывает в театре на первых спектаклях новых пьес, он отвечал с улыбкой:

- Я только смотрю свои пьесы.

Хорошо не знавшие Александра Николаевича это ставили ему в вину, дескать, он этим ответом давал понять, что только его пьесы имеют значение, интерес. Александр Николаевич не посещал театра, когда шла пьеса не его, вследствие того, что любил свободное время быть дома да на здоровье жаловался; свои же пьесы он считал смотреть своею обязанностью, так же считал своим долгом "прочесть свою пьесу артистам; читал он артистически, - во время его чтения артисты просто пожирали интонацию его голоса, на репетициях указания Александра Николаевича артистам принимались ими как закон; они делались мягко-разумно. В кругу артистов он был отец в кругу любящих детей.

Я посещал Александра Николаевича большею частью по утрам, иногда в это время у него бывали артисты, чаще других Н. И. Музиль, М. П. Садовский.

- Вы сегодня не заняты, так мы вечерком повинтим, - говаривал он уходившим.

Чаще других, исключая артистов, мне приходилось встречать у Александра Николаевича из драматургов П. М. Невежина, иногда В. А. Крылова и композитора Кашперова.

В двенадцать часов в кабинет входила Марья Васильевна, жена Александра Николаевича, с известием, что завтрак готов.

- Пора чарку горелки выпить, - говорил Александр Николаевич, приглашая случившихся в кабинете в столовую. Мы переходили в столовую, тут за столом ожидали дети Александра Николаевича, кто в это время был дома, и завтрак начинался; гостям, как хозяевами, так и детьми их, предлагалось то то, то другое, так что невольно приходилось и есть и выпить лишнее. За столом чувствовалось радушие чисто русское.

Александр Николаевич бывал в Малороссии ¹¹, с любовью вспоминал о ней, любил после "чарки горелки" закусить малороссийским салом, и оно за завтраком часто подавалось.

Особенно мне памятны первые дни св. пасхи. В первый день св. пасхи к Александру Николаевичу являлось немало визитеров, менее близкие к Александру Николаевичу или обремененные визитами, поздравив хозяев, удалялись, более же близкие <задерживались>: Н. И. Музиль, М. П. Садовский, Живокини-сын, Макшеев, Дурново, И. Ф. Горбунов, нарочито для поздравления Александра Николаевича приезжавший из Петербурга, и др. Когда оставался избранный кружок, Александр Николаевич приглашал его садиться за стол, затем с веселой улыбкой, придерживая левой рукой рукав правой, как то делают священники при благословении стола, благословлял стол, трапеза начиналась и шла так, что забывалось, что надо было еще сделать визиты; шутки-рассказы Горбунова, Садовского, а тут еще чарки, беспрестанно наполняемые хозяином, если сам гость медлил наполнить свою чарку, - уносило время, Александр Николаевич сам пил мало, но угостить умел так, что после такой трапезы гостям было не до визитов. Особенно весело была проведена трапеза восемьдесят шестого года, как будто чувствовалось, что это последняя наша трапеза с дорогим хозяином; в первый день ев; пасхи трапеза затянулась до пяти часов, прислуга доложила, что причетник спрашивает, могут ли быть приняты священники.

- Просите их, - сказал Александр Николаевич, а мы прошли в соседнюю комнату. Священники пробыли недолго, а мы вслед за уходом их снова уселись за стол.

Я, проведя лето в Курске, осенью возвращался в Москву, и, как только, бывало, приедешь в Москву, в тот же день не утерпишь, чтобы не побывать у Александра Николаевича, и, признаюсь, часы, проведенные у него, считаю лучшими в моей жизни.

К детям Александр Николаевич относился с любовью, только старшим, Александром Александровичем, был заметно не очень доволен; бывало, скажет:

- И что это за человек? увалень какой-то, к столу не подпускай, не досмотришь, - что-нибудь, карандаш или ручку, непременно сломает; в имении не пройдется, ни верхом не проедется, норовит все на беговых, как это он будет воинскую повинность отбывать.

Особенно он с любовью относился к младшему, Николаю Александровичу, называя его своим Вениамином; ¹² он был лет шести-семи; видя отца постоянно пишущим и зная, что он пишет пьесы, сам принимался писать и, написав что-нибудь, подавал Александру Николаевичу; Александр Николаевич брал и затем серьезно говорил сыну, что его пьесу цензура не пропустит; бывало, сидим, разговариваем, вбегает Коля и пресерьезно обращается ко мне:

- Иван Алексеевич, а мою пьесу опять цензура не пропустила.

На это Александр Николаевич, бывало, смеясь, скажет:

- Ха-ха-ха, представьте, как человек ни старается, никак не может угодить цензуре: не пропускает, да и все тут, ха, ха, ха!

Натура Александра Николаевича была крайне впечатлительна: сообщаешь, бывало, ему веселое, он улыбается, станешь передавать печальное - сейчас лицо его изменится, делается печальным и из груди слышится вздох; печаль и радость совсем ему лица неизвестного он принимал близко к сердцу. Ложь, в особенности в ущерб интересам других, интрига и т. п. вызывали у Александра Николаевича негодование, он возмущался ими, высказывал негодование, но как-то так, что человек, сделавший гадость, оставался в стороне, осуждению подвергался поступок.

В жизни обыкновенно бывает так: человек, испытавший нужду и невзгоды, впоследствии, ставши на высоту величия и достатка, забывает прошлое и делается равнодушным к невзгодам и нужде ближнего; не таков был покойный драматург, он помнил, каково ему было в дни его невзгод, и всегда шел на помощь нуждающимся, помогал чем мог, если не делом, то словом, советом; иногда желание помочь нуждающемуся заставляло Александра Николаевича задумываться, просто терзаться. Знакомый его К<ашперов>, обремененный большой семьей, а еще большей амбицией, по милости которой оставил хорошую должность, впал в нужду; Александр Николаевич, зная его гордость, не знал, как ему помочь, просто терзался - и успокоился лишь тогда, когда К<ашперову> была предоставлена должность. Сожалея о неудачнике-композиторе, обремененном семьей, Александр Николаевич все старание приложил к тому, чтобы опера неудачника была поставлена на сцене Большого театра, хлопоты Александра Николаевича увенчались успехом. Опера была поставлена, что значительно поправило обстоятельства композитора ¹³. Оказывая помощь нуждающимся в ней, Александр Николаевич не ставил это себе в заслугу и относился к этому как бы к своей обязанности. Один из моих знакомых, служивший по министерству государственных имуществ, заболел тяжкой болезнью, вышел в отставку, подал прошение о пенсии; проходит около года, о пенсии ни слуха ни духа, а между тем больному жить нечем; в то время министром государственных имуществ был брат Александра Николаевича, Михаил Николаевич. Перед сырной неделей ^и прихожу к Александру Николаевичу, он собирается ехать в Петербург.

- Еду к брату блины есть, - сказал он.

Я вспомнил о больном знакомом и попросил Александра Николаевича замолвить слово брату о пенсии больному.

- Хорошо, это можно, только надо записать, - сказал Александр Николаевич и записал в памятную книжечку адрес, имя, фамилию моего приятеля.

На первой неделе поста прихожу к больному, он рад, пенсия, и притом усиленная, им уже получена.

Когда я стал благодарить от имени больного Александра Николаевича, он сказал:

- Да за что же? Разве мне стоило то большого труда? Как приехал к брату, вспомнил о вашей просьбе, передал ее брату, он курьера, курьер - секретарю, явился секретарь - и делу конец.

Однажды горничная докладывает Александру Николаевичу, что пришел молодой человек, приходивший раньше с письмом.

- Проси его сюда!

Горничная ушла. Входит молодой человек - одет еще ничего, а сапоги худые.

- Вот что я вам скажу, - обратился Александр Николаевич к вошедшему, - матушка ваша пишет, что вы пишете, говорите ей, что сочинения пишете, а по ее мнению, вы только бумагу и чернила переводите, - и она права. Мой вам совет, оставьте сочинительство и поищите себе должность, а так как в таких сапогах, как ваши, ходить искать должности неудобно, то вот вам на сапоги, - и Александр Николаевич подал молодому человеку пять рублей и его рукопись, тот заметно ушел довольным; по уходе его Александр Николаевич, смеясь, достал из ящика стола письмо и прочел следующее:

"Милостивый государь, Александр Николаевич, посылаю к вам моего сына, он все пишет, говорит, что сочиняет, а по-моему, он только бумагу и чернила переводит; пожалуйста, научите его сочинять.

Такая-то".

- Ха, ха, ха! - рассмеялся Александр Николаевич, прочтя письмо. - Как это вам покажется?

Раз в такое время, кроме меня, в кабинете был известный драматург К<рылов>; он был еще известен своим корыстолюбием; входит жена Александра Николаевича, Марья Васильевна, и говорит, что Александра Николаевича спрашивает какой-то плохо одетый субъект, похоже с просьбой о подаянии.

- На, подай ему, - проговорил Александр Николаевич, подавая Марье Васильевне бумажку.

- Не много ли будет? Он заметно выпивши.

- Ничего, ничего, наш первый драматург, святой Дмитрий Ростовский ¹⁵, подавал просящим не рассуждая, и нам следует то же делать, - проговорил Александр Николаевич.

- Вот и я, - проговорил сладеньким голосом К<рылов>, - как только идет моя пьеса, то откладываю, откладываю на это, - и сделал жест рукой, как бы что кладя в боковой карман сюртука.

- Так и следует, это хорошо, - одобрил его Александр Николаевич.

По уходе К<рылова> я, смеясь, говорю:

- Александр Николаевич, а у К<рылова>, надо полагать, чужих денег набралось много.

- Чужих, каких чужих? - спросил Александр Николаевич серьезно.

- Да ведь он сказал, что как только идет его пьеса, он на благотворительность откладывает, и даже показал куда, а не сказал, что потом их вынимает для расхода, на какой откладывает.

Александр Николаевич рассмеялся.

Надо заметить, К<рылов> едва не был исключен из Общества драматических писателей за свое корыстолюбие. Он в сотрудничестве с В. ¹⁶, членом Общества, написал пьесу, за нее авторские брал половину. В. сделался несостоятельным, имущество его было описано; чтобы хотя гонорар остался за пьесу у него, комитет Общества зачел гонорар за дочерью В., не могшей быть членом Общества. К<рылов>, узнавши это, стал все авторские требовать себе, и только угроза Александра Николаевича ему исключением из Общества умерила его алчность.

Член Общества А. своим неблаговидным поступком возбудил негодование в Обществе, и оно намеревалось исключить его из Общества; так как Александр Николаевич был председателем Общества, то ожидалось его решение.

А., несмотря на то что, надо полагать, чувствовал за собой грех, явился на годичное собрание членов Общества и на нем вел себя бурно; Александр Николаевич сперва молчал, затем слегка останавливал его, но, видя, что замечания на него не действуют, позвонил и, когда водворилась тишина, сказал:

- Господа, я намерен в настоящем собрании доложить о неблаговидном поступке одного из членов, а пока заседание прерываю.

Когда заседание возобновилось, провинившегося члена не оказалось. Многие знали, на кого Александр Николаевич намекал, и ожидали доклада, но его не было.

По окончании заседания я, прощаясь с Александром Николаевичем, сказал, что многие из членов ожидали доклада об А.

- Ну, будет с него и того, что я попугаю его, - улыбаясь, сказал Александр Николаевич.

На следующий день, только что я вошел в прихожую квартиры Александра Николаевича, как из кабинета поспешно вышел провинившийся А., он был красен, словно печеный рак, поспешно пожав мне руку, схватил пальто и почти бегом вышел.

- Александр Николаевич, что это с А. - он от вас вышел, словно из горячей бани?

- Нельзя, надо было немного пробрать его, - улыбаясь, проговорил Александр Николаевич.

Приезжая в Петербург, Александр Николаевич давал мне известие о своем приезде, и я бывал у него. Однажды он передал мои две пьесы А. А. Нильскому, прося его о проведении на сцену Александрийского театра; но он не только не провел их, но даже я едва их смог выручить обратно, потому что он позабыл, куда их положил; и когда я потом приходил к нему с вопросом о пьесах, он отвечал, что читает их и чтобы за справкой о них пришел завтра. Выручить пьесы пришлось случайно.

В следующий приезд Александра Николаевича в Петербург, в то время, когда я был у него, входит Нильский, - во фраке, с цилиндром в руке.

- Александр Александрович, ха, ха, ха, ко мне во фраке, в перчатках, с цилиндром, полный парад, что это значит? - весело проговорил Александр Николаевич.

- Да я к вам, Александр Николаевич, заехал от Всеволожского (директор императорских театров) с покорнейшей просьбой.

- В чем дело?

- Да вот я положительно не знаю, за что на меня Всеволожский сердится; вероятно, кто-нибудь на меня ему насплетничал, по всему заметно, он мною недоволен; я это знаю, а объясниться с ним не могу - приезжаю к нему, он не принимает, вот и сейчас я от него.

- Как же это так?

- Да так, каждый раз приходится слышать от швейцара: принять не могут, сейчас уезжают, а между тем экипажа у подъезда нет, по всему видно, что он не желает меня видеть. Александр Николаевич, завтра в Большом театре репетиция, вы, конечно, будете на ней.

- Буду.

- Всеволожский тоже будет, пожалуйста, устройте так, чтобы он меня выслушал: когда вы с ним будете говорить, я подойду к вам.

- Хорошо, я примирю вас с ним. Нильский ушел, по уходе его я сказал:

- Ах, Александр Николаевич, как я благодарен Всеволожскому, - надо заметить, Всеволожскому Александр Николаевич говорил обо мне, но я у него не был.

- Вы были у него, он что-нибудь сделал?

- И не был у него, и не видел его.

- Так за что же вы ему благодарны, - с удивлением глядя на меня, спросил Александр Николаевич.

- За Нильского. - И я сообщил Александру Николаевичу, как меня угощал Нильский - "приди завтра".

- Нехорошо, нехорошо, зла не следует помнить, его надо забывать, - с укором проговорил Александр Николаевич.

- Да бог с ним, я его поступок злом не считаю, мне только досадно, что он отнесся так холодно к вашей просьбе.

- Питер город холодный, и люди в нем такие же, бог с ними, - сказал Александр Николаевич.

После того как Александр Николаевич был назначен начальником репертуара московских императорских театров ¹⁷, на первый день св. пасхи к нему с поздравлением собралась вся театральная администрация и артисты, а так как он отлучился с визитом к князю Долгорукову, то мы ожидали его в зале. Приезжает Александр Николаевич, показался в прихожей, и вслед за тем двери в зал из прихожей поспешно притворились, за ними произошел шум, собравшихся в зале это обеспокоило, думали, не произошло ли что-нибудь неблагополучное с Александром Николаевичем, но прошло несколько минут, и улыбающийся Александр Николаевич появился в зале.

Причина, как потом мне передал Александр Николаевич, задержавшая его в передней, была такая: как только он хотел войти в прихожую, перед ним появился капельдинер Малого театра и, проговорив голосом пьяного "па... а... па... аз...", растянулся у ног Александра Николаевича. Александр Николаевич, поспешно войдя в прихожую, приказал притворить двери в зал, а затем убрать визитера на черный ход и привести в чувство.

- Ха, ха, ха, каково вам покажется, это он с поздравлением к начальству явился; да я что, он мог попасться своему непосредственному начальству.

С. В. Добров, ректор университета ¹⁸, друг Александра Николаевича, когда, бывало, арестуют студентов за малую провинность, приезжает к Александру Николаевичу с просьбой ехать с ним к генерал-губернатору князю Долгорукову. Александр Николаевич оставляет занятие и без рассуждения едет с Добровым ходатайствовать за арестованных, и, конечно, ходатайство было успешно - арестованные получали свободу.

Одним словом, Александр Николаевич считал непременным долгом принести пользу ближнему. Часто мне приходилось встречать у Александра Николаевича П. М. Невежина. Александр Николаевич, сожалея о нем как о страдающем от раны, полученной в турецкую кампанию, помогал ему советом в драматической литературе и наконец, исправивши "Блажь", прибавил свое имя, благодаря чему, несмотря на то что пьеса не без недостатков, была принята на сцену императорских театров и затем напечатана в одном из журналов ¹⁹.

Если бы не Александр Николаевич, то и Соловьеву не попасть на сцену императорских театров ²⁰.

Я заболел нервною болезнью, доктора сказали, что мне надо бы лечь в клиники, но едва ли профессор Кожевников меня примет, потому что моя болезнь проста, упорна и для науки интереса не представляет; когда я об этом сказал Александру Николаевичу, он дал мне свою карточку к Кожевникову, который, осмотрев меня, сказал:

- Вы для нас не интересны, помочь мы вам не можем, но за вас просил Александр Николаевич Островский, и я вас принимаю.

И я был принят, пробыл несколько месяцев и вышел из клиники с тем, с чем пришел, несмотря на всестороннюю Кожевникова старательность поправить мое здоровье.

В то время клиники по нервным болезням были при Ново-Екатерининской больнице, - стол был плохой; приходилось просить нянек о покупке закуски, но это было неудобно; покупалось плохое - залежалое; спустя недели три мне доставляют от Александра Николаевича превосходную ветчину, лососину и пр. с вопросом, не надо ли мне еще чего. Настал великий пост, вспомнили о том, что я соблюдаю его, и мне были принесены превосходные маслины.

Надо заметить то, что о плохом столе клиник я никому ни слова не говорил.

Так в Александре Николаевиче постоянно проглядывало стремление помочь ближнему.

О Л. Н. Толстом Александр Николаевич был высокого мнения, но когда Толстой принес ему свое произведение по философии ²¹ и, помнится, Евангелие, Александр Николаевич ужаснулся, и когда заходил разговор о Толстом, он, покачивая головой, говорил:

- Ах, и что это он начал писать, на что?

Мария Васильевна передавала, что при ней Александр Николаевич уговаривал Толстого оставить философию.

- Лев, - говорил Александр Николаевич, - ты романами и повестями велик, оставайся романистом, если утомился - отдохни, на что ты взялся умы мутить, это к хорошему не поведет.

О социалистах и тому подобных истах Александр Николаевич отзывался с сожалением ²², особенно о молодежи. Судя по тому, что мне приходилось видеть в доме Александра Николаевича и слышать от него, он принадлежал к числу людей, не мудрующих лукаво по отношению к религии.

Незадолго перед св. пасхой к Александру Николаевичу стал вхож поднадзорный за политическую неблагонадежность. На первый день св. пасхи приходит он с поздравлением к Александру Николаевичу и, не зная, принято ли у него христосоваться, только поздравил Александра Николаевича с праздником.

- А христосоваться будем? - спросил Александр Николаевич.

- Будем, будем, Христос воскресе, - проговорил визитер.

- Воистину воскресе, - отвечал Александр Николаевич и, три раза поцеловавшись, проговорил: - Если мы желаем сделать что хорошее для народа, то не должны чуждаться его веры и обычаев, не то не поймем его, да и он нас не поймет.

Господа, мечтающие быть драматургами, очень часто появлялись к Александру Николаевичу с своими произведениями, прося Александра Николаевича сказать о них суждение.

- Господи, - бывало, скажет Александр Николаевич, - и откуда это берутся драматурги? То и дело являются с пьесами, да хотя бы приносили сколько-нибудь дельное, а то приносят такое, что читать невозможно, станешь читать, в начале еще что и похоже на что-нибудь, а затем и пошло: и дьяволы, и гром, и бенгальские огни, только говорящей собаки нет, - да все это нагорожено так, что и не разберешься, в чем суть пьесы; а то читаешь, читаешь, а в конце вопрос автора, что сделать с героем, женить его или заставить повеситься. Придется детям давать читать приносимые пьесы для прочтения и уже после их суждения читать, а то у меня время не хватает.

Один из авторов принес Александру Николаевичу пьесу, он, прочитав ее, возвратил с замечанием, что она слаба, - автор ее приносит вторую пьесу, слабей первой. Когда потом он пришел к Александру Николаевичу, он, возвращая пьесу автору, с улыбкой сказал:

- Пьеса ничего себе, только длинна, ее сократить надо.

Автор просиявши спросил:

- Где же? Вы заметили?

- Нет, вы отбросьте первую половину.

- А потом?

- А потом вторую - и хорошо будет.

Чаящие быть драматургами не давали покоя Александру Николаевичу и в Петербурге. В 1882 году я зиму проводил в Петербурге. Приезжает туда Александр Николаевич и останавливается у своего брата Михаила Николаевича, министра государственных имуществ; я, уведомленный им о приезде, прихожу в министерство, спрашиваю курьеров, дома ли Александр Николаевич, мне отвечают - дома, принимают мое пальто; вдруг, едва не бегом, появляется в антре {в прихожей (от франц. - entree).} пожилой человек в черной паре и заявляет, что Александра Николаевича дома нет. Это, как потом я узнал, был камердинер министра, находящийся в услужении у Александра Николаевича во время его пребывания у брата; я сказал свою фамилию и ушел, но, не пройдя и ста шагов, я услышал за собою крик:

- Господин! господин, позвольте! обождите!

Я обернулся, смотрю, ко мне подбегает человек, только что сказавший, что Александра Николаевича нет дома.

- Александр Николаевич вас просит, - заявил он мне.

- Разве он воротился?

- Да нет, он был дома, уже вы, пожалуйста, простите, я не знал вас, думал, что вы из тех писателей, которые Александру Николаевичу покоя не дают, а когда сказал ему о вас, он приказал воротить вас.

Когда я вошел к Александру Николаевичу, он, улыбаясь, проговорил:

- Вы извините его, он оберегатель моего спокойствия.

Не успел окончиться завтрак, как на пороге появился оберегатель с докладом, что Александра Николаевича желает видеть княгиня.

- Что ты ей сказал? - спросил Александр Николаевич оберегателя.

- Я сказал, что пойду узнаю, дома ли вы.

- Ну так скажи, что меня нет.

- Александр Николаевич, да это та, что привезла вам сочинение, я ей уже два раза отказывал, вы уже как-нибудь ее примите.

- Ах, боже мой, что мне с ней делать, что ей сказать; привезла драму такую, что и сказать-то о ней не знаю что, да и дернула же нелегкая еще и княгинь драмы писать. Ах, боже мой, - досадливо проговорил Александр Николаевич.

- Да вы, Александр Николаевич, как-нибудь, а то ведь она опять придет, - проговорил оберегатель.

- Ну ладно, пойдем, - сказал Александр Николаевич и, взяв рукопись драмы, вышел к княгине.

- Отделался, пускай переписывает, - улыбаясь, проговорил, возвратившись, Александр Николаевич. <...>

В 1886 году Александр Николаевич был назначен начальником репертуара московских императорских театров.

До Александра Николаевича доходили слухи о тех беспорядках, которые царили в управлении театров, а также в репертуарной части, и его была заветная мечта стать во главе управления театрами, но управляющим по чину он еще не мог быть, а потому управляющим был назначен А. А. Майков, камергер двора его величества, состоящий казначеем Общества драматических писателей и русских композиторов. А. А. Майков был назначен по усмотрению Александра Николаевича. <...>

Увы, немного спустя, когда ближе познакомился с делами театральной конторы и театральными дрязгами, он печально говаривал, что окунулся в омут, из которого не знает, как выбраться.

Каждый раз после посещения конторы он возвращался раздосадованный.

- Помилуйте, - бывало, скажет, - это же ни на что не похоже, смотришь, ремонту на грош, реквизиту пьесы на рубль, а подают счета на десятки, сотни рублей. Ну украдь, украдь, уж если без того не можешь, да знай же меру.

Однажды приезжает крайне возмущенный, взволнованный.

- Каково вам это покажется, - появляясь в столовой, где был приготовлен завтрак, проговорил Александр Николаевич. - Осматривал помещение для декораций, только что отремонтированное, чистенько, смотрит все заново отделанным, как и в отчете числится; и что же, - приказал я тронуть столб, - он рухнул, а за ним рухнул и весь склад декораций, едва человека не задавило, - столбы оказались старыми, подгнившими, их только подбелили и в отчеты новыми поставили.

В другой раз приезжает с осмотра здания театрального училища тоже крайне рассерженный.

На просьбы Марьи Васильевны успокоиться, не волноваться, беречь себя, он проговорил:

- Помилуй, как тут успокоиться, ведь это же хоть кого может взбесить; в театральном училище рамы в окнах были дубовые, здоровые, могущие простоять десятки лет; и что же, сегодня осматриваю, - вместо их рамы новые, сосновые; начинаю доискиваться, куда делись старые, и что же - одному из начальствующих понадобились рамы на дачу для огуречных парников, и он, ничтоже сумняшеся, спровадил их туда, а вместо их ремонт устроил. Нет, так нельзя, со мною им не служить, надо бы сейчас многих удалить, да не могу, не могу, на прощанье скажу: господа, вам со мною не служить, вот вам год сроку, приискивайте себе занятие и уходите.

"Не могу! не могу!" - относилось к тому, что он по своей доброте не мог немедленно уволить замеченных в нечестности.

Ко всему этому пошли доносы младших служащих на старших, жалобы, анонимные письма, - все это волновало Александра Николаевича, и он чаще стал жаловаться на здоровье, говоря: "Ну и окунулся я в омут".

В средних числах мая я, уезжая в Курск, по обыкновению, зашел к Александру Николаевичу проститься; он уже готовился оставить квартиру в доме князя Голицына, и так как ему в доме театра, где помещается контора, квартира была не готова, то он до отъезда в имение перебирался в гостиницу "Дрезден".

В прежние года прощание мое с ним происходило как-то весело, он шутил, предупреждал меня вести себя в Курске так, чтобы меня потом ему не пришлось разыскивать в местах не столь отдаленных, советовал работать, улыбаясь, говорил о своем времяпрепровождении на лоне природы, об удовольствии ужения рыбы и т. п. На этот раз разговор у нас не вязался, мы более глядели друг на друга, чем говорили, как будто предчувствовали, что видимся в последний раз, и предчувствие не обмануло.

Многие приписывают окончательное расстройство здоровья Александра Николаевича, а затем и смерть его беспокойству и волнению, причиняемыми ему неприятностями по должности, но это не совсем верно; что окончательно свело его в могилу, то это семейная неприятность, или, скорее, интрига человека, которого он считал другом и, сожалея его имущественный недостаток, старался быть ему полезным; и вот до Александра Николаевича стали доходить слухи, что семейство друга ловит второго его сына, Михаила Александровича, студента,' помнится, первого курса, для одной из дочерей ²³. Получались анонимные письма о том же, но Александр Николаевич все это считал интригой кого-то, желавшего поссорить его с другом, - и как слухам, так и письмам не придавал ровно никакого значения и даже считал лишним вызвать сына по поводу слухов на объяснение.

Надо заметить, Михаил Александрович был, что говорится, человеком не от мира сего: тихий, кроткий и притом религиозный; бывало, у дальнего родственника-атеиста Михаил Александрович, несмотря на то что у родственника собирался кружок тоже атеистов, никогда не сядет за завтрак, чтобы не сотворить крестного знамения, хотя хорошо знал направление окружающих.

Когда я лежал в клиниках по нервным болезням, там находился этот родственник, его приходила часто проведывать барышня с работой и просиживала до появления Михаила Александровича, затем с ним уходила, - барышня из себя ничего не представляла такого, что бы могло увлечь молодого человека; она была дочь друга Александра Николаевича, анонимные письма были, что для нее-то и ловят Михаила Александровича. Видя ее, я тоже думал, что письма ложь, но вышло не то; передаю со слов покойной Марьи Васильевны. В гостинице "Дрезден", куда переехал Александр Николаевич из дома князя Голицына, во время завтрака коридорный вносит письмо.

- Кому письмо? - спросил Александр Николаевич, принимая письмо.

- Михаилу Александровичу, - ответил коридорный; Александр Николаевич, взглянув на адрес и узнав руку брата Петра Николаевича, от второй жены отца Александра Николаевича; надо заметить, по словам Марьи Васильевны, Петр Николаевич враждебно относился к Александру Николаевичу ²⁴.

- Миша, это тебе пишет дядя Петр, что он пишет? - И, вскрыв письмо, начал читать; в письме было: "Миша, приходи сегодня, О<ля> будет у нас". Прочитав письмо, Александр Николаевич, передавая его сыну, проговорил:

- Миша, кто это О<ля>?

- Дочь К<ашперова>.

- Что же значит уведомление дяди?

- Я, папа, обязан жениться на ней, - отвечал Михаил Александрович.

- Как ты обязан... - только и мог промолвить Александр Николаевич, с ним сделался припадок, продолжавшийся до вечера; таких припадков с Александром Николаевичем раньше не было ²⁵, и окружающие его думали, что он не перенесет припадка; он на этот раз перенес, но отправился в Щелыково до того расслабленным, что провожавшие его думали, что он дорогой умрет. Он доехал в имение благополучно, а второго июня его не стало.

Александр Николаевич как бы предчувствовал гибель сына от союза с дочерью человека, о котором заботился, как друг.

После смерти Александра Николаевича, брат его, министр Михаил Николаевич сказал племяннику:

- Миша, имей в виду, - ты интересен К<ашперовы>м как сын известного драматурга и племянник министра, но пускай они знают, если ты женишься, не окончив университета, ты мне не племянник.

Михаил Александрович дал слово дяде не жениться до окончания университета, переехал в Петербург жить к дяде и перешел в Петербургский университет. Спустя год во время летних каникул он, проездом в Щелыково, заехал в Москву, остановился в семействе невесты и, после купанья в Москве-реке, заболел дифтеритом и умер; одинокая могила его на Драгомиловском кладбище.

Примечания

Иван Алексеевич Купчинский (1844-1917) - журналист и драматург, член Общества драматических писателей.

С А. Н. Островским он познакомился в 1879 году, когда начал пробовать силы в драматургии, подражая автору "Грозы", и явился к нему со своими рукописями. Комедия Купчинского "И в руках было, да сплыло" во многом напоминает пьесу "Бедность не порок". Прочтя ее, Александр Николаевич сказал: "Это мои типы, совсем мои; только они несколько обновлены временем" (А. И. Яцимирский, Друзья русских самородков. - "Русская мысль", 1902, N 7). Радушно принятый и обласканный драматургом, И. А. Купчинский стал часто бывать у него, когда приезжал в Москву из Курска, где жил постоянно. В 1881-1882 годах он виделся с Островским в Петербурге.

По свидетельству самого автора, воспоминания писались в 1896 году, в год первой их публикации в журнале "Русское обозрение", N 6. При подготовке к отдельному изданию (Курск, 1913) они были дополнены.

¹ Стр. 226. Цитата из Евангелия (от Матфея, гл. 5).

² Стр. 226. И. А. Купчинский, самоучка, несмотря на свой более чем тридцатилетний возраст, в целях самообразования посещал студенческий кружок и студенческие собрания. Возможно, это и явилось причиной причисления его к политическим.

³ Стр. 228. То есть на мелких издателей преимущественно лубочной литературы, ютившихся на Никольской улице (ныне улица 25 Октября), у стены Китай-города.

⁴ Стр. 229. В газете "Московский городской листок" Островский начал печататься в 1847 году и за этот год опубликовал в ней в первоначальной редакции отрывок из комедии "Свои люди - сочтемся!" под названием "Сцены из комедии. Несостоятельный должник (Ожидание жениха)" за подписями "А. О." и "Д. Г." - N 7; комедию "Картина семейного счастья" - NN 60, 61; очерк "Записки замоскворецкого жителя" - NN 119-121.

⁵ Стр. 229. "Картина семейного счастья" вызвала оживленные толки в московских литературных кружках, "ее перечитала вся Москва" (см. воспоминания Бурдина, стр. 328), но печатных откликов на пьесу не было, если не считать попутного упоминания в рецензии А. А. Григорьева на книгу "Руководство для молодых людей, назначающих себя к торговым делам" ("Московский городской листок", 1847, N 99).

⁶ Стр. 229. Напечатана одна сцена, а не действие.

⁷ Стр. 229. См. прим. 15 к воспоминаниям Н. В. Берга, стр. 514.

⁸ Стр. 229. Речь идет о чтении у М. П. Погодина пьесы "Свои люди -сочтемся!", очевидно, между 3 и 8 марта 1850 года. 3 марта Островский, после длительных колебаний, согласился сотрудничать в "Москвитянине" "на пробу", а 8 марта Погодин записал в своем дневнике: "Банкрут" пропущен" (ГБЛ). Так как в записях за 4, 5 и 6 марта чтение пьесы не значится, а 7 марта - пропущено, можно предположить, что в этот день и могло состояться чтение комедии. В. Ф. Одоевский на этом чтении не присутствовал.

⁹ Стр. 229. См. прим. 14 к воспоминаниям Н. В. Берга, стр. 513, и прим. 39 к воспоминаниям С. В. Максимова, стр. 528.

¹⁰ Стр. 230. Комедия фривольного содержания Ю. Беляева, которая в сезон 1912-1913 года шла в московском Малом театре.

¹¹ Стр. 232. О поездке А. Н. Островского на Украину см. прим. 2 к воспоминаниям В. А. Герценштейна, стр. 547.

¹² Стр. 233. По ассоциации с библейским Вениамином, отличавшимся нежностью и кротостью.

¹³ Стр. 234. Композитор В. Н. Кашперов с 1866 по 1872 год был профессором пения в Московской консерватории. Потеряв эту должность, он уже в 1872 году открыл курсы пения, руководил хоровыми кружками и т. д. О помощи Островского в постановке на сцене Большого театра оперы Кашперова "Тарас Бульба" см. воспоминания К. Ф. Вальца, стр. 424.

¹⁴ Стр. 234. Сырной называется неделя перед масленицей.

¹⁵ Стр. 235. Димитрий Ростовский (до принятия монашества - Даниил Саввич Туптало; 1651-1709) - церковный писатель и проповедник, автор духовных пьес "Венец славно-победный", "Комедия на димитриев день", "Ростовское действо", "Собор и суда изречение от неверных судей на Иисуса Назарянина, спасителя мира".

¹⁶ Стр. 236. Возможно, имеется в виду Н. Е. Вильде, с которым Крылов перевел драму И. Вейлена "Жизнь после смерти" (1873).

¹⁷ Стр. 238. С 1 января 1886 года.

¹⁸ Стр. 239. С. В. Добров был не ректором университета, а помощником инспектора, потом инспектором.

¹⁹ Стр. 239. См. прим. 8 к воспоминаниям Н. А. Кропачева, стр. 556. П. М. Невежину Островский помогал не только потому, что "сожалел о нем", - он видел в нем талантливого драматурга (см., например, воспоминания Н. А. Кропачева, стр. 221).

²⁰ Стр. 239. О Н. Я. Соловьеве см. воспоминания П. М. Невежи-на, стр. 267-270.

²¹ Стр. 240. О каком произведении идет речь, неизвестно, но возможно, что об "Исповеди" (1880-1882) или "В чем моя вера" (1883).

²² Стр. 240. См. прим. 54 к воспоминаниям М. И. Семевского, стр. 543.

²³ Стр. 245. И. А. Купчинский передает эту историю с явным предубеждением против Кашперовых.

²⁴ Стр. 246. П. Н. Островский относился к старшему брату с любовью и уважением (см., например, Новые матерьялы, стр. 252-254). Утверждение Купчинского следует отнести за счет характера Марии Васильевны, которая в припадке раздражительности бывала несправедлива.

²⁵ Стр. 246. Тяжелые сердечные припадки начались у Островского много раньше. Так, еще 22 марта 1885 года он писал М. И. Писареву: "... Два сильных припадка удушья разбили меня" (Островский, т. XVI, стр. 150).