4
В. И. НАЗИМОВУ
26 апреля 1850 г. Москва.
Ваше превосходительство, милостивый государь Владимир Иванович! Когда я выслушал от Вашего превосходительства замечание г. министра народного просвещения по поводу моей комедии "Свои люди - сочтемся", первым чувством моим была глубокая благодарность за советы, которыми его сиятельству угодно было почтить меня. В оправдание же тех невольных промахов, которые могли вкрасться в это мое первое произведение, я осмеливаюсь представить вниманию Вашего превосходительства основания, руководившие меня как при сочинении, так и при желании видеть мой труд обнародованным посредством печати. Главным основанием моего труда, главною мыслию, меня побудившею, было: добросовестное обличение порока, лежащее долгом на всяком члене благоустроенного христианского общества, тем более на человеке, чувствующем в себе прямое к тому призвание. Такой человек льстит себя надеждою, что слово горькой истины, облеченное в форму искусства, услышится многими и произведет желанное плодотворное впечатление, как все в сущности правое и по форме изящное. И мои надежды сбылись сверх моих ожиданий: труд мой, еще не оконченный, возбудил одинаковое сочувствие и производил самые отрадные впечатления во всех слоях московского общества, более, же всего между купечеством, о чем не безызвестно и Вашему превосходительству. Лучшие купеческие фамилии единодушно, гласно изъявляли желание видеть мою комедию и в печати и на сцене. Я сам несколько раз читал эту комедию перед многочисленным обществом, состоящим исключительно из московских купцов, и, благодаря русской правдолюбивой натуре, они не только не оскорблялись этим произведением, но в самых обязательных выражениях изъявляли мне свою признательность за верное воспроизведение современных недостатков и пороков их сословия и горячо высказывали необходимость дельного и правдивого обличения этих пороков (в особенности превратного воспитания) на пользу своего круга.
В глазах этих почтенных людей правда и польза, коей они от нее надеялись, исключала всякую мысль об оскорблении мелочного самолюбия. Все это побудило меня представить мою комедию в Цензурный комитет, и это же, осмеливаюсь думать, обратило и Ваше внимание на мой труд. Согласно понятиям моим об изящном, считая комедию лучшею формою к достижению нравственных целей и признавая в себе способность воспроизводить жизнь преимущественно в этой форме, я должен был написать комедию или ничего не написать. Твердо убежденный, что всякий талант дается богом для известного служения, что всякий талант налагает обязанности, которые честно и прилежно должен исполнять человек, я не смел оставаться в бездействии. Будет час, когда спросится у каждого: где талант твой? В истинности слов, что порок наказывается и на земле, которые г. министру народного просвещения угодно было поставить мне на вид, я не только никогда не сомневался, но постоянно думал и думаю, что в нашем отечестве это делается правее и законнее, нежели где-нибудь в другом месте. Я писал свою комедию, проникнутый именно этим убеждением. Купец Большов, сделавший преступление, наказывается страшною неблагодарностью детей и предчувствием и страхом неизбежного наказания законного. Он говорит своим детям: "Как я пойду мимо Иверской, как мне взглянуть на нее, на матушку... А там присутственные места, Уголовная палата. Ведь я злостный, умышленный, ведь меня в Сибирь сошлют". Подхалюзин приводил меня несколько в затруднение: его преступление - неблагодарность; перед судом официальным Подхалюзин может оправдаться: он не давал никаких документов ни отцу, ни стряпчему; но не уйти ему от суда публики, и потому я заставил стряпчего, который чувствовал бездоказательность своего иска, прибегнуть к суду публики. Мне хотелось, чтоб именем Подхалюзина публика клеймила порок точно так же, как клеймит она именем Гарпагона, Тартюфа, Недоросля, Хлестакова и других.
В заключение я вторично приношу Вашему превосходительству искреннюю мою благодарность за сообщенные мне замечания г. министра народного просвещения и считаю долгом принять их в соображение при будущих моих произведениях, если я почувствую себя способным к продолжению начатого мною литературного поприща. Смею уверить Ваше превосходительство, что недостатки моей комедии, как первого произведения, могли произойти единственно от неопытности, основною мыслью было желание, чтоб порок был смешон и гадок и чтоб торжествовали: добро, правда и закон.
С чувством нелицемерного уважения и глубочайшею преданностью имею честь пребыть, милостивый государь, Вашего превосходительства покорнейшим слугою
Александр Островский.
26 апреля 1850 г.
Примечания
Печатается по подлиннику ЦГИАЛ. Впервые - ЕИТ, 1901-1902, прил. 4, стр. 7-9.
Является ответом на "вразумление", сделанное попечителем Московского учебного округа В. И. Назимовым по предложению министра народного просвещения кн. П. А, Ширинского-Шихматова. "Вразумление" было вызвано заключением специального цензурного комитета (утвержденного 2 апреля 1848 г. Николаем I) о комедии "Свои люди - сочтемся", которая была запрещена к постановке на сцене, а за ее автором был учрежден секретный надзор (см. т. I наст, изд.). В заключении комитета было сказано: "Комитет считал бы полезным. .. вразумить его [А. Н. Островского], что благородная и полезная цель таланта должна состоять не только в живом изображения смешного и дурного, но и в справедливом его порицании; не только в карикатуре, но и в распространении высшего нравственного чувства: следственно, в противупоставлении пороку добродетели, а картинам смешного и преступного - таких помыслов и деяний, которые возвышают душу; наконец в утверждении того, столь важного для жизни общественной и частной верования, что злодеяние находит достойную кару _еще и на земле_" (М. Писарев. К материалам для биографии. А. Н. Островский, ПСС, изд. "Просвещение", т. X, стр. XXVII-XXVIII).