Александр Островский: Василиса Мелентьева (Пьеса написана при участии С. А. Гедеонова). Действие пятое

Решетчатые сени в деревянном дворце. Ночь. Сени освещены одной лампадой, стоящей на столе.

Несчастлив царь на жен! Уж как здорова

Мелентьева была.

А что за хворь?

Не знаю; слышал мельком,

Прислужницы ее болтали, будто

Пугается.

Чего бы ей пугаться?

Чего? Грехи! Сказать-то страшно к ночи.

Ну, сказывай, коль начал.

Я, пожалуй,

Сказать непрочь, да только вы молчите,

Чтоб никому… пожалуй, головою

Поплатишься за новость.

Мы не скажем.

Ну, слушайте! Покойная царица

По терему ночной порою ходят.

О господи! Кто ж видел?

Я не знаю,

А говорят, что ходит.

Эко дело

Мудреное!

А разве не бывает.

Да сплошь и в ряд.

К чему ж: к добру иль к худу?

Какого ждать добра!.. Толкуют люди

Бывалые, что если где увидят

Покойника, так, значит, быть другому.

Не утаишь греха: еще не вышло

Шести недель, как Анна померла,

А царь уж взял себе жену другую.

До сорочин душа еще блуждает

По тем местам, где, заживо, грешила;

Ей до шести недель покоя нет.

Знать, новую царицу выживает

Покойница. Да лучше помолчать!

И то молчать! Не наше дело, братцы.

Что не видать Андрея Колычева,

Малютина любимца, аль услали

Куда гонцом его?

Он послан в Суздаль

Усопшую царицу хоронить,

В монастыре девичьем.

Уж пора бы

Назад ему вернуться.

За недугом

Замешкался он, видно. Что-то хворость

Одолевать Андрея больно стала;

Он с тела спал, в лице переменился,

Не пьет, не ест и бродит, словно тень.

Того гляди, уйдет в монахи.

Полно!

Не так глядит, чтоб в монастырь итти,

Скучает он, что одинок на свете.

Женить его, так он скучать забудет.

Потише вы! Сюда идет Григорий

Лукьянович, а с ним и Колычев.

Ты с похорон на свадьбу угодил;

Да только жаль, что не попал к началу,

Замешкался. Мы без тебя попойку

Отправили, а ты попал к похмелью.

Покончил все?

Покончил, схоронили. —

Над сиротой поплакала родня,

Поплакала игуменья, черницы,

Да братия убогая, да я.

За упокой и на помин царицы

Я жалованьем царским, хлебной дачей

Сестер и причт церковный оделил;

И корм давал, как водится, убогим

И всякому, кто с теплою молитвой

Пролить слезу ко гробу приходил.

Покончили, и ладно! Перестань же

Печалиться, всех мертвых не оплачешь!

Повеселей гляди, печальных лиц

Не любим мы, когда у нас веселье.

Не обессудь, я скоморохом не был

И не гожусь в потешники.

Плясать

И песни петь тебя мы не заставим.

А я тебе, мой государь, Григорий

Лукьянович, покланяться хотел

И милости просить твоей великой,

Чтоб за меня царю челом ударил.

Прошусь в монахи к Евфимию в Суздаль.

Отец родной, покланяйся, пожалуй,

За сироту.

Да ты в уме иль нет?

Покланяться царю и государю,

Сказать, что раб его служить не хочет,

Что жалованье царское и милость

Великую он ни во что не ставит!

Одумайся! Ты что? Червяк ползучий!

Кто вздумал, тот и растоптал ногой, —

И пропадешь без вести и помину!

По милости царя ты человек.

Великий царь своим орлиным оком

Призрел на нас, и мы живем, и дышим,

И движемся. И то велика милость,

Что живы мы; а если божья воля

И царская пошлет тебе на долю

Близ трона стать, царевы очи видеть, —

Тогда забудь себя и стань собакой

Послушною, и принимай равно

И царский гнев, и ласку с умиленьем!

Напрасно с нас собачьи хари сняли,

Мы псы царя. — По младости твоей

Я отдаю вину твою, но боле

И думать не моги о том, или будешь

Ты выкинут, как неключимый раб,

Из царского чертога, и повержен

В злосмрадную тюрьму, и будешь отдан

Мучителям. Ты в спальники поставлен,

Не всякому из княжеских детей

Такая честь. Ты скоро выйдешь в люди!

Ты близок был царице новой?

Ну, что-нибудь да ждет тебя; ты знаешь,

Что близ царя…

Близ смерти.

Из спальников останься здесь один,

Хоть ты! А ты, Андрей, и остальные

В сенях стоять, беречь крыльцо. За мной!

Здорово, брат!

Ты мне скажи: царицу

Вы видите?

Что ж она?

Приветлива?

Властна превыше меры.

В ней кротости не видно; нам, сиротам,

Заступницей она не будет.

Где уж!

А любит царь ее?

По всем приметам

Она ему милей всех жен; по нраву,

Что поперек ему не молвит слова,

Не плачется за горьких, беззащитных,

Не тушит гнев его, а разжигает.

Поверишь ли ты чуду, сам Григорий

Лукьянович ее боится.

Сам царь ее и нежит, и ласкает,

И ластится, как парень неумелый

На по́седках за девкою упрямой,

Что закрывает очи рукавом

И локтем прочь толкает.

Входит Царь и Бомелий. Спальники, поклонившись, становятся у дверей.

Вот погляди, быть может и сегодня

Случится с ней. Всего шестые сутки,

Как я хожу в ее опочивальню,

Как мы живем, как муж с женой, и диво!

Одну лишь ночь она спала спокойно,

А со второй во сне мятется духом,

Кричит, слова невнятные бормочет,

Пугается и, пробудясь внезапно,

Без памяти, с открытыми глазами,

Из терема сбирается бежать,

И говорит бессмысленные речи,

И все по чем-то жалится, и видит…

Такое видит, что сказать негоже…

Покойную царицу Анну видит.

Не порча ль то?

Не порча, а болезнь.

А как она зовется?

Paramirum

Зовет ее ночное прохожденье, —

Noctambulatio^[1], иль недуг лунный.

А вылечить ты можешь?

Лунный камень

Врачи дают в такой болезни; если ж

Нечистый дух войдет…

Так в Василису

Ты думаешь, что лунный бес посажен?

Луна чиста, но в области луны

Витает бес…

А может он из гроба

Усопших вызвать?

Бес не может,

А может волхв, по-нашему, волшебник,

Пифия тоже, сиречь Пифонисса.

Эндорская пифия Самуила

Царю Саулу вызвала из гроба.

Но кто же мог вселить в нее недуг,

Чьим волшебством в ней бес посажен? Страшно

На свете жить, Бомелий! В час раздумья,

Ночной порой, мне душу страх объемлет.

Мерещатся мне замыслы и ковы

Боярские. В глубоких подземельях,

В глухих норах, в лесах непроходимых

Чаровники и вещуны гнездятся,

Несутся к нам их чары, злые порчи.

То умысел и злой навет бояр —

Крамольников.

Лихих людей, злодеев

Немало у тебя. Щадить не надо

Того, кто сам другого не щадит.

Кто милостей не ценит, тех не надо

И миловать, казни их, государь!

Смотри, смотри! Она идет. Спаси нас,

Заступница!

Поди ты прочь, поди!

Зачем за мной ты ходишь?

Слышишь, слышишь?

Зачем глядишь ты мертвыми глазами,

Закрытыми, мне прямо в сердце? Сгинь!

Исчезни ты! Исчезни! Да воскреснет!..

Тяжелый сон какой! Да расточатся…

Врази его…

Ну, видишь ты, Бомелий!

В ней раздражен тяжелой думой мозг.

Спасите! Ай! Она ко мне подходит!

Она стояла у моей постели

И за руки меня брала, она хотела

Увесть меня… а руки не успели

Похолодеть еще! Она, она!

Ну, слышишь ты! Тут видимая порча.

Я знаю их! Кого б ни полюбил я,

Сейчас они отнимут иль испортят:

И первую мою жену сгубили,

Испортили мою невесту, Марфу,

Испортили и эту. Их работа!

Великий царь, покличь ее к себе,

Ты назови по имени — очнется!

О, как мне страшно, страшно!

Ах, что со мной! Куда зашла я? Царь!

Вставай! Поди в свою опочивальню!

Царь-государь, я умираю, ходит

Она за мной, все ходит, защити!

Защиты у тебя прошу.

Царица!

Поди усни, я дам тебе лекарство.

Нет, я не буду пить, отравишь, немец!

Какие зелья ты варишь, я знаю.

Спасибо! Нет! Не надо.

Выдь, Бомелий.

Бомелий уходит.

Опомнись ты! О ком ты говоришь?

Кто гонится, кто ходит за тобою,

Безумная?

Она, царица Анна.

Она за мной приходит по ночам,

Манит меня к могиле. Государь,

Пусти меня, я съезжу помолиться

На гроб ее. Быть может, умолю

Слезами я и щедрым подаяньем

Усопшую, и, грешная, во гробе

Уляжется она покойно.

С богом!

Я не держу тебя. Пустому страху

Не очень ты вдавайся, — малодушен

Ваш женский род. Вот то-то, коротка

Душа у баб.

Нет, я не малодушна;

Недаром я жена твоя. Мне совесть

И память дел прошедших и грехов

Ни жить, ни веселиться не мешает;

Я весела весь день, а только ночью…

Вольно же ей в полночный час являться!

Уж это мне, помилуй, не под силу,

Тут женских сил нехватит! Ты скажи мне,

К тебе они приходят ночью?

Убитые тобой: князь Володимир,

Михаило Воротынский, Евдокия.

(встает в испуге, оглядывается по сторонам)

Молчи! Язык тебе я вырву. К ночи

Заводишь ты такую речь. Накличешь!

Храни господь! Над нами крестна сила

Великая! Чур! Наше место свято!

Безумная! Да разве я убийца?

Я судия; по данной богом власти,

Караю злых, крамольных, лиходеев

И жалую покорных, верных слуг.

Всегда ль и ты караешь за вину?

Не гибнут ли, по вражьему навету,

Безвинные?

Поверь мне, Василиса,

Что я казню недаром, но ответа

Я никому не дам, а только богу.

Я милостив сегодня, но вперед

Гневить меня ты бойся! Это дело

Не бабьего ума.

Ну, вот и ладно!

Казни, кого ты хочешь, лишь с женою

В любви живи, люби меня и тешь,

Мой государь, Иван Васильич!

Время

И на покой! Поди в опочивальню

И спи себе.

Чего бояться?

Немало баб с тобой.

От них защиты

Не будет мне, она придет опять!

Мы посидим с тобою здесь до свету!

Я женщина, мне страшно, пожалей!

Какой ты злой!

Я для тебя не мальчик,

Сидеть с тобой и забавлять тебя.

А коли стар, зачем же ты женился?

Молился бы по четкам.

Завистливы на молодое тело

Глаза твои, а угождать не хочешь

Жене своей! Так помни ж!

Ты что кричишь! Меня не испугаешь!

Мне выходцы из гроба только страшны,

А грозного царя я не боюсь.

Увижу я, как ты не побоишься!

Ужли убьешь?

Убью, не пожалею.

Убить убьешь, а лучше не найдешь,

Ты не шути со мною, Василиса!

Неровен час, — я на руку тяжел.

Я спать хочу.

Иди в опочивальню!

Я здесь усну. Покрой мне ноги.

Сними кафтан с плеча.

Да ты в уме ли?

Иль хочешь ты, чтоб свет переменился:

Чтоб к ястребу, стервятнику, под крылья

Без страха жалась кроткая голубка?

Чтоб он своим кривым кровавым клювом

Ей перушки любовно разбирал?

А отчего б не так!

Эх, дура баба!

Не больно дура, не глупей тебя.

Иль для жены ты соболя жалеешь!

Эх, старенький, поди ко мне, присядь!

Не спорь со мной! За красоту и младость

Утешь меня, зови меня царицей!

Царица я?

Какая ты царица!

Невенчанной царица не бывает!

И не жена ты мне, жена шестая —

Полу-жена. Да разве мало чести

Тебе, рабе моей, что царской волей

Ты выбрана из тысячи, что взгляд мой

Властительский тебя из низкой доли

Достойной сделал ложа моего;

Что, вместо рабской службы царским женам,

Ты самому царю забавой служишь.

Раба твоя и божья, Василиса,

От радости, с такой великой чести,

С ума сошла и вовсе одурела.

Прости меня! Ты царь, я баба дура,

Что маленький ребенок я болтлива,

Моих речей хоть слушать ты не слушай,

А не гневись — хочу я быть царицей;

Почета я хочу и поклоненья,

Поцарствовать хочу, повеличаться.

Хоть день, да мой, а там хоть умереть, —

И умереть-то хорошо царицей.

И что тебе, царю и государю,

Терять слова, трудить себя напрасно!

Не сговоришь ты с бабой бестолковой!

Плюнь на нее и сделай по ее!

Потешь жену, что малого ребенка!

Потешишь, что ль?

(приподнимается, тянется, целует царя, потом руку его)

Ну, прощай!

Я сплю совсем.

Ну, спи, господь с тобой!

Красавица заснула сладким сном;

Прошел испуг, легко ее дыханье.

Ты, глупая, от сонного мечтанья,

От темноты пустой, от мертвецов,

Незлобивых, бескровных, бестелесных,

Ко мне бежишь искать защиты, к зверю,

К мучителю! Кругом меня трепещут

Все близкие, все ненавистью дышат,

Злорадно ждут и крестятся тихонько

В моем дворце, в углах, моим иконам,

Чтоб старые, дрожащие, больные,

Державные окостенели руки,

Которые держали в смертном страхе

Злодейские, крамольные их души.

Я одинок на дедовском престоле:

Ни родственной, ни дружней теплой ласки

Душа моя не знает, только совесть

Нечистая да страх суда господня

И день и ночь грызут меня. С тобою

Узнаю я покой души и ласку.

Люби меня и лаской молодою

Напомни мне жену мою Настасью!

Люби меня, и в сердце оскотелом,

Бог даст, опять откликнется былое,

Забытое и изжитое счастье.

(Осторожно подходит к двери и знаком призывает из сеней Малюту.)

Покличь-ка баб царицыных и девок,

Перенести ее в опочивальню

Побережней.

Постой! Я полюбуюсь

На красоту ее. Какая кротость!

Какой покойный, безмятежный сон!

Ужель меня лицо твое обманет?

Ужель под этой тишиной таится

Змеиное лукавство? Ложь и грех

Привыкли мы по лицам загрубелым

Угадывать. Под этим белым телом,

Под кроткою и ясною улыбкой

Ужель душа черна? Не дай, о боже,

Чтоб грех тебя попутал предо мной!

Мне будет жаль своей рукой окончить

Такую жизнь цветущую! Не верю,

Не может быть! Твоя душа чиста,

Как ясный день, как камень самоцветный.

Так нежно, свято улыбаться могут

Лишь ангелы небесные да дети!

Уста твои, как маков цвет, раскрылись

И шевелятся, точно поцелуем

Дарить меня ты хочешь, прошептать

Мне ласку. Ну, шепчи скорее.

Андрюша!

Голубчик мой! Прости меня, сгубила

Я молодость твою.

Царь, пораженный, прислушивается.

Хотелось мне

Царицей быть, но я не разлюбила

Тебя, дружок… А старого, седого,

Нет!.. Я любить не в силах… Ах, Андрюша!

Ах, милый мой! Люблю, люблю.

Проснись, царица Василиса!

Где милый твой? Указывай!

Во сне я

Не назвала ль кого?

Живую в землю

Зарыть ее!

Ну, кайся перед смертью!

Ну, сказывай дела свои, винися

Перед царем, что ты царицу Анну

Невинную оболгала!

Что извела ее…

Во всем винюсь.

Ты повинись и в том, что обещала

Любить меня и быть рабой навек —

И разом ты слугу и государя

В обман ввела. Великий царь, я мало

Служил тебе, вели мне сослужить,

От рабского усердья, службу!

Вели убить мне бабу-лиходейку,

Что заползла змеею подколодной,

Украдучись, в твой терем златоверхий!

Коль говоришь, что любишь, так люби, —

А не вертись; забудь обычай женский

Обманывать!

Вот славно, вот спасибо!

Андрюшка, ты слуга хороший! Только

Ты старому, мне, в слуги не годишься:

Недаром же тобою бабы бредят.

Мне, старому, в своем дворе, при женах

Молоденьких, держать тебя не след!

Румян, кудряв, лицом ты красен больно,

А женский род по-заячьи труслив,

По-кошачьи блудлив.