• Приглашаем посетить наш сайт
    Лермонтов (lermontov-lit.ru)
  • Не было ни гроша, да вдруг алтын.
    Действие пятое

    Действие: 1 2 3 4 5

    Действие пятое

    ЛИЦА:

    Крутицкий.

    Анна.

    Настя.

    Епишкин.

    Фетинья.

    Лариса.

    Мигачева.

    Елеся.

    Петрович.

    Баклушин.

    Декорация та же.

    Явление первое

    Входит Крутицкий, бледный и расстроенный.

    Крутицкий. Куда я пришел, куда? (Осматривается.) Ах! Домой пришел. Зачем, зачем? (Берется за голову.) Нечего мне дома делать, нечего. Тоска меня загрызет, лютая тоска загрызет. (Сквозь слезы.) Пойду я лучше погуляю. Меня немножко ветром пообдует. (Печально.) Пойду. Далеко пойду, за заставу куда-нибудь, от людей подальше. Тяжело на людей-то смотреть. Ох, как голова горит! (Снимает картуз и кладет его на крыльцо.) Пойду погуляю. В Тюфелеву рощу пойти? Там хорошо, глухо так, никто туда, никто не ходит. Кто туда пойдет? Пойдет бедняк какой-нибудь с горя да с тоски погулять, да уж… и удавится тут же. Вот, говорили, там нынче весной один закладчик повесился; обокрали его на двадцать тысяч. Да и есть от чего. Как это пережить! Как пережить? Невозможно! У всякого своя радость, своя утеха; он копил, берег, в том и вся жизнь его была; ничего ему не нужно, одни только деньги, одни свои деньги, а украли деньги, нет денег, зачем ему жить? Зачем жить-то? Что делать-то на свете? Плакать, тосковать, проклинать себя, биться об угол головою, двадцать раз в день на гвоздь петлю повесить да опять снять. Еще вот нам бог сон дал; ну, заснешь, забудешь, а проснешься-то? Опять та же тоска, и каждый день, каждый день. Так уж лучше один конец. Ох, ох! (С отчаянием.) Пойду, погуляю. Ох, как тяжело, душно как! Пойду, пойду. Далеко ведь! Что ж, я извозчика найму. На что мне деньги? На что они мне теперь? Возьму вот, возьму да и брошу. Столько ли Михей бросил. Убить его, убить! Ну, и кидай, ну, все и кидай! (Вынимает несколько медных денег и бросает.) Нате, подбирайте, кто хочет; не надо мне, не надо, я их беречь не умею. Пойду, сейчас пойду. (Идет, шатаясь, и видит на земле медную монету.) Ай! Вот он! (Поднимает пятак и с радостью бежит на прежнее место.) Нашел, нашел! (Судорожно прячет его в карман жилета.) Сюда его, спрятать его поскорей, благо не видали. (Помолчав, опускает руки.) Мало. А моих много было. Как скучно! Ах, тоска смертная! Пойду погуляю. (Идет нетвердыми шагами. Осматривается и, маххнув рукой, поворачивает в сад Епишкина.)

    Выходят Мигачева из калитки, Фетинья и Лариса из лавки.

    Явление второе

    Мигачева, Фетинья, Лариса.

    Фетинья (Ларисе). Не видать нашего-то?

    Мигачева (про себя). Ох, и моего не видать.

    Фетинья (не глядя на Мигачеву). Очень нужно. Хоть бы и век его не видать, беда невелика.

    Мигачева (не глядя на Фетинью). Всякому свое. Мне мой-то, может, дороже вашего втрое.

    Лариса. Маменька, их совсем засудят или не совсем?

    Фетинья. Никому неведомо. Каков судья: сердит, так засудит, а милостив так простит.

    Мигачева. Ох, да, да! Не бойся суда, а бойся судьи. Пуще всего ты его бойся!

    Фетинья. Да, вот причитай тут, еще голосом завой! По вашей милости и мой-то попал.

    Мигачева. Ох, должно быть, по наговору, по чьему-нибудь наговору. От злобы людской, от соседей все больше люди погибают. Есть же такие соседи злодеи, ненавистники.

    Фетинья. Уж именно злодеи, ненавистники. Сам ограбил кого-то, да взял да моего свидетелем и выставил назло, чтоб по судам таскали.

    Мигачева. Есть же варвары, из-за малости, из-за сажи рады человека погубить.

    Фетинья. Мало того, что взял да назло окрасил меня, взял да назло мужа запутал.

    Мигачева. Вот она сажа-то! Шути с ней! Все квартальный виноват! За сажу да в острог попал. Оговорили по злобе.

    Фетинья. Мало ему. Какой живописец проявился! Красил, красил заборы-то, да за людей принялся. Так ему и дать волю? И хорошо сделали, что в острог посадили.

    Лариса. Маменька, у вас совсем никакой разности в разговоре нет. Наладите одно и твердите, как сорока. Ведь отмылось, что ж толковать!

    Фетинья. Еще б не отмылось! Что ж мне арабкой, что ли, ходить прикажешь!

    Мигачева. Сам тому не рад. По нечаянности…

    Фетинья. Окрасил по нечаянности, а украл по отчаянности. Славный парень, смиренный.

    Входит Петрович.

    Явление третье

    Мигачева, Фетинья, Лариса, Петрович.

    Петрович (Мигачевой). Ну, прощайся ты с сыном. (Фетинье.) А ты с мужем. Только и видели.

    Мигачева. Где они теперь?

    Петрович. На цепи сидят.

    Фетинья. А ты сорвался, что ли? Полно ты, не глупей себя нашел.

    Мигачева. Каким судом моего судят-то?

    Петрович. Шемякиным.

    Мигачева. Полно ты! судов только и есть, что гражданский да уголовный; по гражданскому — в яму, а по уголовному — в острог.

    Петрович. Много ты знаешь! И Шемякин есть.

    Мигачева. Есть, да только в сказке.

    Петрович. Да ведь сказка-то взята же с чего-нибудь. Чего нет, того не выдумаешь.

    Входят Епишкин и Елеся.

    Явление четвертое

    Мигачева, Фетинья, Лариса, Петрович, Елеся, Епишкин.

    Елеся (запыхавшись). Маменька, невидимая рука, невидимая рука!

    Мигачева. Где она, где она?

    Елеся. Вот она! (Подает деньги.) Три тысячи с половиной! А? Довольно хорошо? Жив бог, жива душа моя. Так я говорю?

    Епишкин. Верно, Елеся. Молодец!

    Мигачева. Уж не с неба ли свалились?

    Елеся. С неба, маменька, за правду за нашу. Нашел. Сейчас суд да дело, гвидетелев налицо. Судили, рядили, сосчитали все деньги, отсудили мне три тысячи с половиной; получай, говорят. Ух, устал! Получаю, говорю. Остальные Михею.

    Мигачева. Да разве его деньги-то были?

    Елеся. Его; на суде добрались. Вот теперь мы как миллионщики жить будем.

    Мигачева. Есть-таки разница.

    Елеся. Никакой, те же двадцать четыре часа в сутки.

    Мигачева. Золотой ты мой! (Обнимает сына.) Как я рада-то!

    Фетинья. Ну, как не обрадоваться! Не было ни гроша, да вдруг алтын!

    Елеся. А уж как я-то рад! (Обнимает вместо матери Ларису.)

    Фетинья. Что ты, что ты! Ишь ты, на чужое-то разлакомился! Это ведь не находка твоя; третью часть не дадим.

    Епишкин. На что ему третью часть! Видно, уж ему ее всю отдать. Мы не как Михей, об этой потере не заплачем.

    Фетинья (берет Елесю за руку). Не тронь, говорят! Что ты облапил, точно свою собственность? Еще крепости у тебя на нее нет.

    Лариса. Как это вы, маменька, вдруг останавливаете! Коль скоро человек в таком чувстве, надо ему свободу дать.

    Епишкин. Дай, Фетинья, свободу, дай.

    Фетинья. Как ты говоришь свободу дать? Да что ж это у них будет-то?

    Епишкин. Что у них будет-то? А нам-то что за дело! Нам какой убыток! Вот нашла печаль! Ты б лучше вспомнила, догадалась, что муж еще с утра водки не пил.

    Фетинья. А если я роду их, мигачевского, видеть не могу.

    Епишкин. Ты слушай, что тебе говорят-то. Я по два раза приказывать не мастер. Стало быть, надо тебе бежать закуску готовить. А что ты их видеть не можешь, это мы поправим; уж я, так и быть, трудов своих не пожалею, похлопочу около тебя, ты у меня на них, хоть исподлобья, а все-таки взглянешь.

    Фетинья уходит.

    Сватья, пойдем! Петрович, трогайся! (Уходит, за ним Мигачева и Петрович.)

    Лариса. Надеюсь, что вы идете не для закуски, но для меня собственно.

    Елеся. Что за неволя мне водкой огорчаться, коли я такую сладость перед собой вижу.

    Лариса. Благодарю вас за комплимент. (Уходит с Елесей.)

    Из дома выходят Анна и Настя.

    Явление пятое

    Анна, Настя.

    Анна. Эх, пора бы нам идти, Настенька.

    Настя. Ах, не говорите, пожалуйста, и не напоминайте.

    Анна. Да ведь уж нечего делать.

    Настя. Мне хоть немножко еще побыть у вас.

    Анна. Нельзя, мой друг, нельзя; эти люди любят, чтоб их уважали, чтоб каждое приказание их исполняли в точности. Они гордые, — бедных людей ни за что не считают. Не исполни-ко его приказание-то, так он разгневается, что беда, а на первых-то порах это нехорошо. Как мне быть-то с тобой! Проводила б я тебя, да Михея Михеича дома нет. Не знаю, куда он делся! Не пойти ли тебе одной?

    Настя. Ах, нет. Как одной? Мне все будет казаться, что на меня все пальцами показывают, и я буду все по глухим переулкам прятаться. Я не дойду одна.

    Анна. Да мне-то несвободно, нельзя дом-то оставить. Когда еще Михей Михеич воротится, неизвестно, а идти надо. Нехорошо, обещали. (Гладит ее по голове.) Поди-ко ты одна, я после приду, принесу тебе кой-что твое.

    Настя. Тетенька!

    Анна. Что, мой друг?

    Настя. Так уж я пойду. Прощайте! (Обнимает Анну.)

    Анна. Прощай, душа моя!

    Вбегает Елеся.

    Явление шестое

    Анна, Настя, Елеся.

    Елеся. Анна Тихоновна! Анна Тихоновна!

    Анна. Что тебе?

    Елеся. Да пожалуйте сюда, в сад. Какая оказия-то, право!

    Анна. Да что такое?

    Елеся. Оказия вышла.

    Анна. Что мне за дело? Зачем я пойду?

    Елеся. Пожалуйте, сами увидите.

    Анна. Да ты скажи толком.

    Елеся. Да что мне говорить-то! Нет, уж лучше вы сами.

    Анна. Ну, что я буду в чужом саду делать?

    Елеся. Да Михей Михеич…

    Анна. Что Михей Михеич?

    Елеся. Да они… Нет, уж лучше вы сами…

    Анна. Ты не пугай меня; начал говорить, так говори.

    Елеся. Да гуляли, гуляли…

    Анна. Ну, что же?

    Елеся. Гуляли, гуляли да и… зацепились за дерево.

    Анна. Как зацепились?

    Елеся. Да так… Нет уж, помилуйте, лучше вы сами…

    Анна (Елесе). Ну, ступай, я приду. (Насте.) Подожди меня. Пойду, посмотрю, что такое. (Уходит, за нею Елеся.)

    Настя. У меня что-то повернулось на сердце; в голове мелькнуло что-то такое, что я во сне видела. Это беда какая-нибудь, непременно беда; но мне кажется, что эта беда для меня к лучшему. Какая-нибудь перемена будет. Какая — не знаю. Чего уж я ни передумала! Я думала, что если будет землетрясение или пожар большой, так я спасусь как-нибудь. А как спасусь — уж не знаю. Все это я вечером да ночью передумывала. А как проснулась сегодня утром и увидала, что ночью ничего не сделалось, что нынче день такой же, как и вчера, мне так страшно сделалось, так страшно! Я все ждала, что к утру перевернется что-нибудь в природе, что половина Москвы провалится, и будет озеро, а на той стороне горы…

    Входит Баклушин.

    Явление седьмое

    Настя, Баклушин.

    Настя (увидав Баклушина). Ах!

    Баклушин. Не ожидали?

    Настя. Не надо. Нет, нет, мне вас не надо.

    Баклушин. А сейчас мое имя поминали.

    Настя. Ну, так что же! Я долго, долго буду думать о вас, вспоминать вас, а видеть вас не хочу.

    Баклушин. Отчего же?

    Настя. Вы все мучите меня.

    Баклушин. Чем?

    Настя. Учите меня, как жить. Зачем говорить о жизни! Мне это очень больно. Вы живете по-своему, я по-своему. Вам жить хорошо, мне худо; так забудем про это. Кончено дело. Если хотите поговорить со мной последний раз, так скажите что-нибудь повеселее.

    Баклушин. Очень бы я хотел сказать вам что-нибудь веселенькое, да в голову нейдет, самому не очень весело.

    Настя. Ну, сделайте милость, придумайте!

    Баклушин. Извольте!

    Настя. Ну, рассказывайте.

    Баклушин. Есть у меня одна смешная история, да не знаю, понравится ли вам.

    Настя. Все равно, рассказывайте!

    Баклушин. В некотором царстве, в некотором государстве жил-был Баклушин…

    Настя (оглядываясь). Хорошо, отлично.

    Баклушин. Вот однажды, в минуту жизни трудную, занял по векселю этот Баклушин всего на месяц, и всего-то сто рублей у щипаного, рваного, вылинявшего ростовщика.

    Настя (оглядываясь). Да, да. Как это смешно! Чем же это кончилось?

    Баклушин. В том-то и дело, что это не кончилось и конца этому не будет. Через месяц, разумеется, Баклушин ста рублей не отдал, и через два не отдал, и через год, и так далее, а платил только проценты, да и то неаккуратно. Вексель этот, как водится, переписывался, и вышло…

    Настя. Что же вышло?

    Баклушин. Что за сто рублей переплатил Баклушин в три года процентов рублей триста да состоит должен теперь этому линючему ростовщику тысяч семь. А так как Баклушину заплатить нечем, то и будет этот долг в той же пропорции увеличиваться до бесконечности.

    Настя. А, так вот для чего Баклушин ищет богатую невесту!

    Баклушин. Именно для этого.

    Настя. А невест не находится?

    Баклушин. А невест не находится, а долг растет.

    Настя. Да ведь говорят, что коли кто очень много должен, так все равно, что ничего не должен.

    Анна Тихоновна, Епишкин, Петрович, Елеся проходят из сада в квартиру Крутицкого.

    Баклушин. Вот я и жду, когда буду должен миллион; может быть, тогда тамому ростовщику смешно станет. А если б не этот долг, Баклушин женился бы на девушке, которую он любит.

    Настя. Верю, верю; но вот что, Модест Григорьич! Тетенька прошла домой, теперь мне нужно переезжать на новую квартиру, которую мне добрые люди наняли. Нам время проститься.

    Баклушин. Как, сейчас?

    Настя. Да, сейчас и уж навсегда.

    Баклушин. Как мне жаль, что я теряю вас!

    Настя. Ну, что делать, голубчик! Прощайте! (Горячо обнимает Баклушина.) Прощайте, мой милый, хороший, красавец мой!

    Баклушин (сквозь слезы). Прощайте!

    Настя. Постой! Как я любила тебя! Боже мой! Нет меры, нет никаких границ! Нет того на свете, чего бы я для тебя не сделала.

    Баклушин. Что я теряю, что я теряю! Боже мой!

    Настя. Да, много, много. Мне очень жаль тебя.

    Баклушин (берет ее за руку). Настенька!

    Настя. Прощай! Нет… больше нельзя! Идите!

    Баклушин отходит до угла лавки. Настя издали кланяется ему и посылает поцелуи. Из дома выходят Анна, Епишкин, Петрович, Елеся; из саду — Фетинья, Мигачева, Лариса.

    Явление восьмое

    Настя, Анна, Епишкин, Петрович, Елеся, Фетинья, Мигачева, Лариса, вдали Баклушин.

    Анна (тихо плача). Что он сделал! Что он сделал!

    Настя. Тетенька, идти мне?

    Анна (утирая слезы). Нет, мой друг, уж ты не покидай меня. Михей Михеич… Господи, прости ему! Погубил он свою душу…

    Настя. Ах, какое горе!

    Анна. Да, горе; и с ним было горе, и умер — горе. До нас ли ему было, прости ему господи, коли он души своей не пожалел! За деньги, за проклятые деньги… Ведь всем умереть; да зачем же так!..

    Настя. А разве дядя любил деньги?

    Анна. Что это, господи! Вздумать-то, вздумать-то мне страшно! За что только он мучил себя и нас? Сколько лет мы живем нищенски, а у него за подкладкой шинели нашли мы больше ста тысяч, да вот теперь в его комнате под полом вещей и брильянтов и числа нет. И так в мире босоты-наготы довольно, а мы ее, помимо божьей воли, терпели. Как богу-то не разгневаться!

    Настя. Вы теперь богаты, тетенька!

    Анна. Тяжелы мне эти деньги, душа моя; меня теперь никакое богатство не обрадует. Отвыкла я с ним и жить-то по-людски, убил и похоронил он меня заживо. Десять лет я сыта не была, так теперь за один день не поправишь. Бог с ними и с деньгами! Мы с тобой их разделим. А греха-то, греха-то что! Я было погубила тебя совсем. С голоду да с холоду обезумела я, а ведь добра тебе желала. Меня-то б удавить надо за тебя. Нет ума у голодного, нет!

    Настя. Тетенька, милая! (Громко.) Модест Григорьич! (Анне.) Не плачьте, божья воля, не плачьте! Ах! (Обнимает тетку.) Я живу, я живу! Не надо хоронить меня! Тетенька, милая!

    Баклушин подходит и останавливается в молчании.

    Елеся. Вот уж она теперь за благородного выскочит.

    Епишкин. Похоже на то.

    Фетинья. Ей хоть миллион дай, все-таки видом и амбицией она против моей Ларисы не выдет.

    Лариса. Не только видом и амбицией, но и всем прочим супротив меня далеко.

    Настя (Баклушину как бы с упреком). Вот вы тогда… А мы теперь богаты с тетенькой. Вот вы и знайте.

    Баклушин. Откуда вам бог послал?

    Настя. Мне вдруг наследство…

    Епишкин. Дяденька их у меня в саду удавились. Ах! (Берется за голову.) А ведь говорили дураку, загороди забор.

    Баклушин. А кто такой ваш дяденька?

    Настя. Да он… я не знаю… как это?

    Петрович. Отставной подьячий, Крутицкий.

    Баклушин. Крутицкий? Да ему-то я и должен.

    Настя. Ему? Вот и отлично! Уж теперь вы нам должны, вот мы вас в тюрьму, и непременно.

    Баклушин. А много он вам оставил?

    Настя. Я не знаю. Говорят, сколько-то тысяч.

    Епишкин. Чего тут: «сколько-то»; побольше двухсот будет.

    Настя. Ну, вот сколько.

    Баклушин. Позвольте за вами снова поволочиться.

    Настя. Позволяю.

    Мигачева. Стыдно такие деньги и брать-то.

    Фетинья. Да ведь уж, матушка, что ни говори, а впрок они не пойдут.

    Настя (смеясь). Да, правда ваша, я знаю, что мы с Модестом Григорьичем промотаем их скоро.

    Анна. Уж лучше промотайте, чем беречь так, как твой дядя берег.

    Настя. Как страшна мне казалась жизнь вчера вечером, и как радостна мне она теперь!

    Анна. А вот, душа моя, несчастные люди, чтоб не гневить бога, чтоб не совсем отчаиваться, утешают себя пословицею, что «утро вечера мудренее», — которая иногда и сбывается.

    Действие: 1 2 3 4 5

    © timpa.ru 2009- открытая библиотека