Александр Островский: Козьма Захарьич Минин, Сухорук (1-я редакция). Действие третье (Октябрь 1611 года)

Небольшая площадь в Кремле, недалеко от собора. К концу, в седьмом явлении, начинает смеркаться.

Будешь печалиться! разве ты нашего Ивана Иваныча не знаешь? Взглянет только, и то мороз по коже подирает. А ведь я в какую беду-то влез. О, горе мне, грешнику! Язык мой — враг мой!

В чем? Велико мое окаянство! Страшно и вымолвить! Посылал он меня к одному благоприятелю своему с письмом; куда посылал, уж это не твоего ума дело; проездил я безо дня две недели и вернулся вчера утром. Только хмелен был очень, домой-то идти побоялся. Встрелся я с приятелем, со стрельцом; тут еще подошли человек с пяток, тоже стрельцы; зашли мы во царев кабак, купили винца, пошел у нас шум, разговоры. Вот и, с пьяных-то глаз, и проболтнись. Придет, говорю, королевич на царство, Ивана Иваныча сделает воеводой в Нижнем, а меня дьяком; потому, говорю, что мы ему слуги верные. Откуда ни возьмись Минин, хвать меня за ворот, я — в ноги; валялся-валялся я в ногах-то, отпустил, только не велел навстречу попадаться. Вот какое дело-то! Ну, как он скажет Ивану Иванычу, либо уж сказал! что тогда? Повесить не повесит, а кнута изведаешь. Уж это лучше и к бабушке не ходи! Никак, он идет! Ой, схоронимся!

Здесь в Нижнем что-то зреет. По всему

Заметно, что народ затеял нечто.

Все замолчало, как постом великим;

На всем какое-то говенье видно;

Бледнеют лица, а глаза сияют.

Но что же может сделать этот люд?

Пойти к Москве нестройною оравой

И умирать иль разбегаться розно

От польских латников. Пускай идут,

Попробуют; а нам просторней будет.

Не знаю, что мне делать! Не найдешь

Товарищей; никто не хочет слушать.

С Семеновым приятели большие,

А как до дела — затыкает уши.

Он стар да глуп, упрям да бестолков,

С ним пива не сваришь. Нет, здесь не тяга!

Махнуть в Казань: там есть благоприятель,

Тому не в первый: он вертел хвостом

Еще при Шуйском. Человек он сильный,

Живет себе не тужит, только брюхо

Растит да гладит бороду свою.

Да что ж он держит моего холопа,

Павлушку!

Вот он! Как же ты посмел,

Не показавшись, по городу шляться?

Все пьянствуешь, анафема! Смотри!

Кнута попробуешь! Когда приехал?

Сегодня утром.

Что ж ты не явился?

Об двух ты, что ли, головах, бездельник!

Ну, мы сочтемся дома. Говори,

Что видел и что слышал.

Есть письмо.

Давай сюда! Проворней!

А словами

Приказывал аль нет? В письме не пишет

Всего, и дельно: писано пером,

Не вырубишь и топором. Он пишет:

«А про мое здоровье Павел скажет».

Ну, сказывай!

Бог милует, здоров.

И кланяться велел тебе, и молвил,

Что он своим умом живет, что в мутной

Воде он ловит рыбу втихомолку,

И что своя рубашка к телу ближе,

Что смелым Бог владеет. Вот и все.

Какой приказ твой, государь, мне будет?

Ступай теперь в народе потолкайся!

И, что услышишь, приходи сказать!

Павлик уходит. Входит Семенов. Народ проходит.

Что тяжко воздыхаешь?

О грехах.

К земле гнетут и тянут, словно ноша.

Что ж у вечерни-то, Иван Иваныч,

Ты не был? Аль проспал?

И то проспал.

Лег после хлеба-соли малым делом

Соснуть, да и проспал. Хожу, гуляю,

Пусть ветром пообдует после сна.

Гуляй, гуляй! Вы люди молодые,

Еще замолите; а нам так жутко

Приходит, старикам. Не нынче-завтра

Бог по душу пошлет; тогда уж поздно

Грехи замаливать: ступай к ответу!

Судья предстанет, свиток развернут,

Что злые мурины^[3] всю жизнь строчили

На всяком месте и во всякий час.

Что делал худо, черный мурин пишет;

Помыслил — не пропустит и того.

Чего-чего в том свитке не найдется!

А добрых дел вот списочек, такой

Коротенький, представит со слезами

Хранитель-ангел и отыдет прочь.

Ты что-то рано умирать задумал!

А выдет, что и нас переживешь.

«Не весте, сказано, ни дня, ни часа».

Да что ты приуныл, как посмотрю я?

И все вы, точно мухи в сентябре,

Чуть бродите.

Да что ж тебе за диво!

Не радует ничто — и приуныли.

Тебе что весело?

Унынье — грех!

Да и плясать, когда другие плачут,

Не спасенье!

Ведь это человеком:

Один слезлив, другому обухом

Слезы не вышибешь. Пойдем! Есть дело

Мне до тебя. Попьем да потолкуем.

Что ж, праздничное дело, я не прочь.

У нас так праздник каждый день, Василий

Семенович. Где бражник, там и праздник.

Уходят. Выходят Марфа Борисовна и Поспелов.

Давненько не видались.

Шесть недель.

Как время-то идет!

Не больно-то! Мне эти шесть недель

Не за год, не солгу, а за полгода

Никак не меньше показались.

Да разве ты не знаешь?

Ах, голубчик!

Я думала, что ты уж и забыл!

А ты б и рада?

Да не то что рада,

А все не время, некогда подумать.

Об чем тут думать, голову ломать!

Кто ж за меня подумает?

Все я же,

И за себя и за тебя.

Какой ты

Догадливый! Спасибо, что избавил

Меня от тяжкой думы, от заботы!

Позволь спросить, по-твоему-то как же

Выходит?

Помолясь, да по рукам.

Сиротским делом сходим на могилку

Родителям почившим поклониться,

А там, как водится, честным пирком

Да и за свадебку.

Не долго думал,

А хорошо сказал.

А нечто худо?

Ты лучше знаешь.

Значит, так и быть,

По-моему?

Да ну, уж ладно, ладно.

Утешила меня ты. Точно камень

Лежал на сердце, отлегло теперь,

А то, бывало, сердце, ровно голубь,

Так и колотится без перемолку.

Ты помолчи пока, мой друг сердечный!

Зачем молчать? Кого же мы боимся!

Что прежде времени молву пускать!

Не к спеху дело, погодим немного.

Чего еще? Ты развяжи меня!

Ну, что на улице за разговоры!

Не мало дней у Бога; потолкуем

И после, без помехи, на досуге.

Ступай себе! Вон, видишь, из собора

Татьяна Юрьевна выходит. Плачет

Об муже, бедная. Прощай, голубчик!

Пойду я к ней, разговорю немного.

Поспелов уходит. Выходят Татьяна Юрьевна и две женщины.

Марфа Борисовна, Татьяна Юрьевна и две женщины.

Поверь, что с глазу, больше ни с чего.

А то испортил кто-нибудь. По ветру

Болезнь пущают злые люди часто.

Татьяна Юрьевна, оставь кручину!

Напрасным страхом сердце не томи!

Пройдет невзгодье, мирно Бог устроит

И миром оградит святую Русь,

Тогда Кузьма Захарьич перестанет

Печалиться, здоров и весел будет.

Не плачь, греха на душу не бери!

Как мне не плакать! Ты бы поглядела,

Что сталось с ним. Как ярый воск, он тает.

От сна, от пищи, от всего отстал

И буйную головушку повесил.

И все молчит. Вот иногда и спросишь:

«О чем ты, мил-сердечный друг, тоскуешь?»

Не скажет; нет, не скажет, промолчит,

Махнет рукой, а иногда заплачет,

Так и уйдет. Посмотришь вслед ему,

Да и зальешься горючьми слезами.

Молись, Татьяна Юрьевна, молись!

Да меньше плачь! Господь ему поможет.

Да что же он молчит-то! Я жена,

А не чужая.

Что же будет проку

Тебе сказать-то! Посуди сама:

Короток женский ум, от нас совету

Не ждать им; ну, а праздно толковать

О деле важном — тоже не годится!

Головушка кручинная моя!

Ты видела, стоял он у вечерни.

На что похож! Ведь краше в гроб кладут.

Глаза горят, лицо как саван белый,

Засохшие не шевелятся губы;

Как вкопанный он не сводил с иконы

Очей; крестом сложенные персты

До ясного чела не подымались;

И только слезы, как ручьи весною,

Бежали по щекам, по бороде

И капали. Убогонький Гришутка

Стал рядом с ним, как лист дрожит и плачет,

То на него, то на икону взглянет.

К добру ли это? Говорят, за кем

Убогий ходит, тот на белом свете

Уж не жилец. А Гриша, как нарочно,

Не отстает ни шагу от него.

И, полно ты! Кого убогий любит,

Тот человек угоден, значит, Богу.

Кто Господу угоден, тех Господь

К себе берет.

Отчаянье — грех смертный!

О! загляни ты в грудь, что там творится?

Тогда и осуждай!

Сегодня ночью

На малый час он не уснул и только

В соборный ранний благовест забылся;

Как звоны отошли, он вдруг проснулся,

Вскочил с постели, разбудил весь дом.

Велел зажечь все свечи, все лампады

И до свету молился со слезами.

И мы молились. «Чудо! чудо Божье!» —

Он все твердил, а не сказал какое.

На вас нисходит благодать Господня,

Ваш дом он избрал для чудес своих.

Ты радуйся, не плачь! Молебны пойте!

Из всех церквей иконы поднимите!

И крестным ходом город весь пойдет

С хвалебным пением и со свечами

На место свято.

Проводи меня!

А где же муж?

В соборе с протопопом

Остановился, говорят о чем-то.

Пойдем, Татьяна Юрьевна, пойдем!

Уходят. Выходят Аксенов, Темкин, Губанин, Лыткин и разные торговые и посадские люди.

Ну, так как же, ребятушки, а? Ну вот теперь нас много сошлось, давайте поговорим толком!

И то надо толком. А то что это! Господи Боже мой! Тот говорит: «Давай денег!» Другой говорит: «Давай денег!» А для чего — никто толком не скажет.

Тебе только все разговаривать, лясы точить, а дела-то делать, видно, ты не любишь! Мало еще, что ли, разговору-то было! Сорок дней со днем сходимся да толкуем.

Уж и не говори! Срам! То есть, кажется, не глядел бы людям в глаза от стыда, особливо Кузьме Захарьичу. Он о земском деле печалится, а мы… Ах, стыдобушка!

Значит, ребята, как в последний раз говорили, так и быть: третью деньгу.

Третью деньгу. — Что ж, мы не прочь! — Так тому и быть! — Что сказано, то свято!

Все, дедушка, согласны, все. (К народу.) Не стыдите, братцы! (Аксенову.) Дедушка! Спорщиков нет.

Постой ты, погоди! От трех денег — деньгу, от рубля — десять алтын, от трех рублей — рубль.

Ладно! Ладно! (Разговор в толпе.) С десяти рублев выходит — три рубля да десять алтын. — А от сорока? Долго ль счесть! — С пятидесяти рублев — пятнадцать рублев. — Не пятнадцать, а шестнадцать рублев двадцать два алтына. — Ишь ты, счетчик! Да уж ладно, ладно!

Стойте! Как же это? Значит, все одно, что семейный, что одинокий?

Как тебе не грех рот-то разевать! Ужли один против всех пойдешь?

Тебе что за дело до одиноких! Одинокий-то, может, все отдаст, да и сам своей головой пойдет!

Стало быть, и делу конец. Отслужить молебен, да и собирать.

В железном ряду хотят собирать. — Толкуют и в хлебном. — И в горшечном. — И в мясном. — И рыбаки.

Известно, прикинем, что чего стоит. — Долго ль прикинуть. — В цену поставим.

Промеж себя выберем. — Всякий в своем ряду. — Свой суд короче.

Да как же я поверю чужому человеку свое добро ценить?

Мы торговые люди, друг у дружки каждую деньгу насквозь видим.

Ты для себя для одного, что ли, жить хочешь? Так ступай в лес, да и живи себе. С людьми живешь, так и слушай, что мир говорит. Больше миру не будешь! Мир никто не судит, один Бог. Велит мир, так и всё отнимут.

Ну, да что на него смотреть, Петр Аксеныч! Как сказано, так и будет. На том все и станем.

Вот видишь ты, Василий! Ну скажи ты мне теперь, есть в тебе душа али нет?

Зреть не могу таких людей; вся душа во мне поворачивается.

Что ты невесел, голову повесил?

Аль что неладно? Али прихворнул?

Какие вести есть?

Вестей довольно.

Все одно и то же, точно

Как сговорились. Все хотят быть с нами

В любви, в совете и в соединенье,

На разорителей хрестьянскои веры

Единомышленно идти готовы.

Теперь лететь бы к матушке Москве!

Подняться нечем, спутала нужда,

Узлом орлиные связала крылья.

Видна добыча, а тяжелых крыльев

Не отдерешь, и бейся оземь грудью

И алую точи по капле кровь!

Мы положили третью деньгу брать

От денег, от товару тоже.

И те с трудом, а больше не сберешь.

Тяжело одним. Помогут

Другие города.

Плохая помощь!

Все обнищали. Рады бы помочь,

Да нечем.

Так и быть. На нет — суда нет.

Что есть, с тем и пойдем. Наймем подмогу,

Стрельцов бродячих да казаков конных.

Ждать нечего, пойдемте умирать

За Русь святую! Сходим к воеводе,

Челом ударим, чтобы вел к Москве;

А не пойдет, так выберем другого.

Мне ждать нельзя. Мне Бог велел идти.

Смотрите на меня! Теперь не свой я,

А Божий. Не пойдет никто, один

Пойду. На перепутьях буду кликать

Товарищей. В себе не волен я.

Послушайте!

Все обступают его.

Сегодня поздней ночью,

Уж к утру близко, сном я позабылся,

Да и не помню хорошенько, спал я

Или не спал. Вдруг вижу: образница

Вся облилася светом; в изголовье

Перед иконами явился муж

В одежде схимника, весь в херувимах,

Благословляющую поднял руку

И рек: «Кузьма! иди спасать Москву!

Буди уснувших!» Я вскочил от ложа,

Виденья дивного как не бывало;

Соборный благовест волной несется,

Ночная темь колышется от звона,

Оконницы чуть слышно дребезжат,

Лампадки, догорая, чуть трепещут

Неясным блеском, и святые лики

То озарялися, то померкали,

И только разливалось по покоям

Благоуханье.

Слава в вышних Богу!

Но кто же старец? Рассмотрел ли ты?

Угодников ты подлинники знаешь.

Где батюшка?

Что надо? Что случилось?

Гонцы от Троицы живоначальной,

От Сергия-угодника пришли.

От Сергия-угодника? И старец,

Явившийся мне, грешному, был Сергий.

Перст Божий! — Божья воля! — Чудеса!

Еще от нас Господь не отступился.

У них письмо отца архимандрита

И келаря.

На воеводский двор

Ступай, Аксеныч, прямо к воеводе!

Оповести его! А вы сбирайте

Дворян, детей боярских, и голов,

И сотников стрелецких и казацких,

И земских старост, и гостей, и всяких

Людей служилых к воеводе в дом.

Не соберутся, так в набат ударим.

А ты, Нефед, домой! Веди гонцов!

Как есть с дороги, так пускай и идут.

Теперь в последний раз, друзья, пойду я

Боярам, воеводам поклониться.

Молитесь Богу, чтоб смягчил он сердце

Властителей, смирил гордыню их,

Чтобы помог мне двинуть кротким словом

На дело Божье сильных на земле.

Господь поможет. — Он тебе поможет. —

Молиться будем! Господа умолим.

Дворяне, дети боярские, головы, старосты, богатые посадские люди.

В избу входят постепенно разные лица, всё более пожилые и зажиточные, потом Аксенов. Вновь пришедшие кланяются молча с теми, которые пришли прежде. Говорят вполголоса.

Зачем нас собирают? Аль беда какая? — Нет, грамоту из Сергиева монастыря привезли. — Верно, не легко, коли грамоты пишут? — Какая легость! Видимая смерть! Наша рать разошлась, а к врагу на подмогу сила подходит. — Что же в грамоте пишут? — Подожди малость, всё узнаем.

Сам великий господин патриарх называет их, его да Родиона Мосеича, бесстрашными людьми. Так и пишет: «А пришлите мне тех бесстрашных людей!»

Говорят, Пахомов от всякой напасти заговорен.

Толкуй тут! Известно, божьим произволением. К патриарху ходит, благословение принимает, а ты: «заговорен!». Нешто такие заговоренные-то бывают?

Заговоренный-то который — и креста не носит, а не то что к благословению идти.

Роман Пахомыч, здравствуй! — Здравствуй! — Как тебя Бог милует? Здорово ли доехал? — Чай, устал?

Немножко есть. Последние две ночи не ночевал, все ехал.

Мало. Я стоял у одного посадского, у Яузских ворот, — бедствует.

Скажи ты мне на милость, пуще мне всего: к патриарху ходу нет?

Входят Воевода, Биркин, Семенов, Колзаков и несколько народа.

Те же, Алябьев, Биркин, Семенов, Колзаков и другие. Воевода садится за стол; некоторые садятся; некоторые стоят. Роман Пахомов подает грамоту Воеводе.

Здорово ли доехал?

Ну, молодец же ты, Роман Пахомов!

Хвала и честь тебе! Чай, отдохнуть

С дороги-то захочешь?

Да когда уж!

Велели к вам заехать, да в Казань.

Уж отдохну, вернувшись из Казани.

Все собралися?

Читай, Василий!

Сначала тут, как водится, все власти

Казанские и весь народ помянут:

Татары, черемиса, вотяки

И прочие.

«Не раз мы вам писали

О нашей гибели и разоренье;

И снова молим вас: не позабудьте,

Что вы родились в православной вере,

Святым крещением знаменовались.

Сего-то ради положите подвиг

Страданья вашего за ваших братий!

Молите всем народом христианским

Людей служилых быть в соединенье

И заодно стоять против врагов

И всех предателей хрестьянской веры.

Вы сами видите, что всем близка

От тех врагов конечная погибель.

В которых городех они владели,

Какое разоренье учинили!

Где Божьи образы и где святыня?

Не все ли разорили до конца

И обругали наглым поруганьем!

Где множество бесчисленное в градех?

Не все ли люто горькими смертями

Скончалися! Где в селах наши чада,

Работные? Не все ли пострадали

И в плен разведены! Не пощадили

И престаревших возрастом. Седин

Не усрамились старцев многолетних

И душ незлобивых младенцев. Все

Испили чашу праведного гнева.

Попомните и смилуйтесь над нами,

Над общей гибелью, чтоб вас самих

Та лютая погибель не постигла!

Не мешкая, идите в сход к Москве!

Вы сами знаете, всему есть время,

Без времени бездельно начинанье

И суетно. А если есть меж вас

Какое недовольство — отложите!

Соединитесь все, забыв обиды,

И положите подвиг пострадать

Для избавленья православной веры!

Незакосненно сотворите дело,

Казною и людями помогите!

Чтоб скудостью и гладным утесненьем

Боярам, воеводам и всем людям

Порухи никакой не учинилось.

О том вас молим много со слезами

И от всего народа бьем челом!»

Вели списать ты список слово в слово,

А грамоту отдай свезти в Казань.

А что ответим?

Знают воеводы

Про то, а наше дело будет — слушать.

Мы рады бы идти,

Да нас походы разорили вовсе.

Давно ль ходил князь Александр Андреич,

И я ходил; без дела не сидели!

Казны да войска просят. Где ж нам взять?

Поищем, так найдем.

А где найдешь ты?

Промеж себя найдем; сберем, что можем.

Да много ль денег?

Сколько ни на есть!

Уж это наше дело.

Доброй воли

Я не снимаю с вас. Сбирайте с Богом!

Ну, может быть, кой-что и соберете;

Что ж делать будете?

Тебя не спросим.

Наймем людей служилых да стрельцов,

Да и пошлем к Москве.

Без воеводы?

Как преж того водил Андрей Семеныч,

Так и теперь ему челом ударим.

Я не пойду, устал.

Андрей Семеныч!

Ты вздумай, если нашим нераденьем

Московскому крещеному народу

Конечная погибель учинится,

Иссякнет корень христианской веры,

И благолепие церквей господних

В Московском государстве упразднится —

Какой ответ дадим мы в оный день,

В день страшного суда?

А кто порукой.

Что наше войско враг не одолеет,

Что врозь оно не разбежится, прежде

Чем мы Москву перед собой увидим?

Не хуже нас ходили воеводы!

Со всех концов бесчисленное войско

Шло под Москву громовой черной тучей.

Рязанцы шли с Прокопом Ляпуновым,

Из Мурома с окольничим Масальским,

Из Суздаля с Андреем Просовецким,

Из городов поморских шел Нащокин,

С Романова, с татарами-мурзами

И с русскими, шли Пронский да Козловский,

С Коломны и с Зарайска князь Пожарский,

Петр Мансуров вел галицких людей,

Из Костромы пошли с Волконским-князем,

Из Нижнего князь Александр Андреич.

Да не дал Бог; все розно разошлись.

Так как же хочешь ты, чтоб с горстью войска

Я шел к Москве? Мне с Господом не спорить!

Мы все на Бога. Сами виноваты,

А говорим: «Бог не дал». Да за что

Ему и дать-то нам! Такое дело

Великое как делалось, сам знаешь.

Когда-то соберутся да пойдут,

Как точно через пень колоду валят.

А соберутся, — споры да раздоры:

Да не о том, кто первый помереть

За Русь святую хочет, — разбирают,

Кто старший, набольший, кто чином больше,

Кто стольник, видишь ты, а кто боярин.

Другой боярин-то, гляди, в Калуге

Боярство-то от вора получил.

Поспорят, покричат, дойдет до драки;

До смертного убивства доходило!

Потом и разойдутся нас же грабить,

Врагу на радость, царству на погибель.

Да ты не осердись, Андрей Семеныч!

За что сердиться! Правду говоришь.

А там и говорят, что не дал Бог.

Что за корысть великим воеводам

За нас, за маленьких людей, сражаться,

За дело земское стоять до смерти!

Им хочется пожить да погулять!

Им хорошо везде. С царем повздорил,

Так в Тушино, — там чин дадут боярский;

Повздорил там, опять к царю с повинной:

Царь милостив, простит; а то так в Польшу.

Да и целуют крест кому попало,

Не разбирая; на году раз пять

Господне имя всуе призывают.

И все они, прости меня Господь,

Для временные сладости забыли

О муке вечной. Им ли нас спасать!

Такими ли руками Русь очистить

И в ней Господне царство обновить!

Что правда — правда. — Что греха таить!

Кому ж стоять теперь за Русь святую,

Кузьма Захарьев?

Тем, кто больше терпит,

Кто перед Богом не кривил душой.

Когда народ за Русь святую встанет —

И даст Господь победу над врагом.

Нам дороги родные пепелища,

Мы их не променяем ни на что.

Нам вера православная да церковь

Дороже всех сокровищ на земле.

Мы волею креста не целовали

Губителям. А где и огрешились,

С веревкою на шее присягали,

Да и не знают, как и замолить.

Вот Кинешма, и Лух, и Балахна,

И Юрьевец омылися в крови,

Свою вину сторицей искупили.

Сам рассуди: по деревням, по селам

Что терпят! Враг внезапу набегает,

Дома разграбит, да сожжет и церковь,

Что обыдёнкой сложена всем миром

За избавленье Божие от мора

Иль от другой напасти. Что тогда?

Куда податься? Лучше умереть

В честном бою, всем разом, с глазу на глаз

С врагом, чем гибнуть всем поодиночке,

В плетнях да в рощах зверем укрываясь.

За умножение грехов Господь

Нас наказал. Мы знаем все и терпим,

Так не грешно ли против Божьей воли

Нам восставать? Не лучше ли смириться?

Подумай! Тяжело бороться с Богом!

Господь не век враждует против нас

И грешнику погибели не хочет.

Придет пора, молитвой и слезами

Святителей и праведных людей

Разящий гнев Господень утолится

И нам, смиренным, снидет благодать.

Господь смиряет и Господь возносит,

Введет в беду и изведет из бед,

Враг одолел, творя его веленье,

Смирились мы, и нам Господь пошлет

Победу на врага и одоленье!

Мне следу нет идти, пускай другие.

Ты не пойдешь, мы без тебя пойдем.

Позволь мне завтра кликнуть клич к народу;

Что соберем, с тем и пойдем к Москве.

По деньгам глядя, принаймем казаков.

Не знаю, что Андрей Семеныч скажет,

А я б тебе и думать не позволил

Сбивать казаков своевольных в город.

В Казани их пущают понемногу,

Так человек десятка два, не больше,

Бояся смуты. Да и хорошо.

В тебя не влезешь. Говорят, чужая

Душа потемки. Может, ты затеял

Какую смуту аль измену всчать!

Твой замысел лукав, Кузьма! Ты хочешь

Опутать красным словом черный люд

И властвовать.

Постой, Иван Иваныч!

Чего не знаешь, ты б не говорил.

Я вот и знаю, да молчу. Ты лучше

Смотрел бы на себя, а не корил

Поклепом злым людей, себя честнее.

Тебя с собой я не зову к Москве;

Тебе и в Тушине тепло бывало.

Живи себе да бражничай здесь, в Нижнем!

Я не мешаю, не мешай и ты!

Я про тебя скажу такое слово,

Что ты язык прикусишь.

При тебе,

Андрей Семенович, такие речи

Он говорит. Возможно ли терпеть!

Ты видишь, терпит.

Замолчи, Кузьма!

Я замолчу, да уж и он не скажет

Ни слова больше, головой отвечу,

Так я скажу. Я замысел твой вижу.

Не смуту — нет! — ты смуты не затеешь,

Ты от казны попользоваться хочешь,

Чужой копейкой поживиться, вот что!

Вы все барышники!

Очнись, Василий

Семенович! Ты старый человек!

По дурости ты это говоришь

Или по злобе на меня — не знаю.

Нет, я души своей не продавал

И не продам. Душа дороже денег,

Мы знаем твердо, ты не позабыл ли?

Мы тем живем, что Бог в торгу пошлет;

К поборам да к посулам не привыкли;

Добро чужое честно бережем,

А истеряем, так своим заплатим.

Ты будь покоен, я и не возьмуся

Ни собирать, ни соблюдать казну:

Мы старикам дадим на сбереженье,

Уж только не тебе, ты не взыщи!

Вот Петр Аксеныч, человек бывалый!

Найдутся и другие послужить

Для дела земского.

Бог даст, послужим.

Не в тягость служба, коли дело Божье

Да земское.

А много ли собрать

Мекаете? Вам это дело ближе,

Виднее.

Прикажи нам кликнуть клич,

Тогда увидим.

Много не сберете.

Что Бог пошлет, и тем довольны будем.

Ты прикажи, Андрей Семеныч, кликнуть!

Все просите?

Все, все, Андрей Семеныч!

Ну, кличьте, с Богом!

Соберешь алтын

За гордость за свою.

Не ошибись!

Благодарим тебя, Андрей Семеныч,

Что ты позволил нам к народу кликнуть

И собирать казну на Божье дело!

За что бы, кажется, благодарить!

Свои мы деньги соберем, положим

Свои труды; да ведь другой, пожалуй,

И помешал бы нам, а ты велишь.

Так уж тебе спасибо и за это!

Князья, и воеводы, и бояре,

И все честные люди, посудите

Своим умом и разумом великим

Мою простую речь! Не обессудьте,

Что я, помимо старших, затеваю

Такое дело! Не своя гордыня

Ведет меня. Гордыня — вражье дело;

А я слуга, я раб велений Божьих.

Сегодня ночью преподобный Сергий

Мне, грешному, явился, и велел он

Будить народ и поспешать к Москве.

Когда я близким стал про это чудо

Рассказывать, в тот самый час гонцы

Явились с грамотой архимандрита.

И мнится мне, что сам угодник Сергий

Ее прислал. Бояре, воеводы!

Я чудо Божье утаить не смел

И вам поведал все как перед Богом,

И слушать и не слушать ваша воля;

А мне одно: служить я буду Богу.

Я раб, пославшего творю веленья,

Пока исполнится завет Господень,

Пока кремлевские увижу стены.

Иди, иди к Москве, Кузьма Захарьич!

Тебя Господь поддержит, укрепит!

И мы по силе, по́ мочи поможем.

Поможем все тебе! — Поможем все!

А грамоту снесите к протопопу,

Чтоб завтра за обедней прочитал.

Велите в колокол большой ударить,

Чтобы народу собралось побольше.

А где свинцу да пороху возьмете?

Без огненного бою как соваться!

Займем в Казани, там в остаче много.

А не сберешь ты войска, что тогда?

Один пойду.

Один — не ратник в поле.

Ты не один пойдешь, и мы пойдем.

Посадские, торговые помогут

Вам деньгами, а мы все головами.

Мы все идем с тобой, Кузьма Захарьич!

Никто меня здесь, в Нижнем, не удержит!

Служилые, воинские мы люди,

Мы по приказу шли и умирали.

Велят — иди и голову клади;

Теперь без зова я иду, охотой!

Уж умирать, так за святое дело!

Тебя Господь своим сподобил чудом;

Иди же смело в бой, избранник Божий!

И нас возьми! Авось вернется время,

Когда царям мы царства покоряли,

В незнаемые страны заходили,

Край видели земли, перед глазами

Земля морским отоком завершалась

И выл сердито море-окиян.

Довольно бражничать! Теперь есть дело:

Точить оружие, в поход сбираться!