Действие второе
Зала в доме Окоемовых, в глубине входная дверь; направо (от актеров) дверь в гостиную, налево — в кабинет Окоемова; мебели и вся обстановка приличные.
Явление первое
Окоемов и Аполлинария (выходят из двери налево), потом Паша.
Окоемов. Так вы без меня поживали довольно весело?
Аполлинария. Ну, какое веселье! Не знали куда деться от скуки.
Окоемов. И за вами никто не ухаживал; может ли это быть?
Аполлинария. За кем «за вами»?
Окоемов. За женой моей и за вами.
Аполлинария. Да кто же смеет!
Окоемов. О, если за тем только дело стало, так смелые люди найдутся.
Аполлинария. Как это у вас язык-то поворачивается такие глупости говорить.
Окоемов. Не понимаю, чего это здесь молодые люди смотрят! Две женщины свободные, живут одни, а молодежь зевает. Нет, я бы не утерпел.
Аполлинария. Да перестаньте! как вам не стыдно! про меня, пожалуй, говорите что хотите; а про жену не смейте! Она вас уж так любит, что и представить себе невозможно.
Окоемов. Как это ей не надоест.
Аполлинария. Что «не надоест»?
Окоемов. Да любить-то меня.
Аполлинария. Ах, что вы говорите! Это невыносимо, невыносимо.
Окоемов. Ну, люби год, два, а ведь она за мной замужем-то лет шесть, коли не больше.
Аполлинария. Ведь это мужчины только непостоянны; а женская любовь и верность — до гроба.
Окоемов. Ах, не пугайте, пожалуйста! Что ж вы мне этого прежде не сказали, я бы и не женился.
Аполлинария. Да, понимаю… Вы шутить изволите, милостивый государь. Вам весело, что вы завоевали два такие преданные сердца, как мое и Зои, вот вы и потешаетесь. А я-то разглагольствую.
Окоемов. Нет, что за шутка! Я серьезно.
Аполлинария. Ну да, как же, серьезно! Вы, я думаю, во всю свою жизнь ни разу серьезно-то с женщинами не разговаривали. Да, впрочем, вам и не нужно, вас и так обожают.
Окоемов. Так вы, бедные, скучали? Это жаль. Неужели даже Федя Олешунин не посещал вас?
Аполлинария. Вот нашли человека.
Окоемов. Вы уж очень разборчивы; чем же Федя Олешунин не кавалер! Один недостаток: сам себя хвалит. Да это не порок. Человек милый; я его очень люблю.
Аполлинария. Ну, уж позвольте не поверить. Это такой скучный, такой неприятный господин! А что он про вас говорит, кабы вы знали.
Окоемов. Да знаю, все равно; я его за это-то и люблю.
Аполлинария. Он ужас что говорит; он говорит, что женщины не должны обращать внимания на внешность мужчины, не должны обращать внимания на красоту! Да что ж, ослепнуть нам, что ли? Нужно искать внутренних достоинств: ума, сердца, благородства..
Окоемов. Да, да, да.
Аполлинария. Да скоро ль их найдешь… Мужчины так хитры… Да и вздор все это.
Окоемов. Он правду говорит, правду. Это лучший друг мой. И я прошу вас быть с ним как можно любезнее. И Зое скажите, чтоб она была ласковее с Олешуниным; этим она доставит мне большое удовольствие.
Аполлинария. Вот уж не ожидала.
Окоемов. Нет, я вас серьезно прошу.
Аполлинария. А коли просите, так надо исполнять; я не знаю, у кого достанет сил отказать вам в чем-нибудь. Для нас ваше слово закон. Зоя так вас любит, что она за счастие сочтет сделать вам угодное. Да и я… Ох… еще это неизвестно, кто из нас больше любит вас, она или я.
Окоемов. А что ж вы молчали до сих пор, что меня любите!
Аполлинария (конфузясь). Да, может быть, вы не так понимаете…
Окоемов. Да что уж толковать! Ну, берегитесь теперь!
Аполлинария. Ах, что вы, что вы!
Окоемов. Да уж поздно ахать-то. (Обнимает одной рукой Аполлинарию.) Ну, подите же к Зое, а то она приревнует; да поговорите ей насчет Олешунина.
Паша (вводит). Федор Петрович Олешунин.
Окоемов. Проси ко мне в кабинет. (Уходит в кабинет.)
Паша уходит в переднюю.
Аполлинария. Ах, что это за мужчина! Он какой-то неотразимый. На него и обижаться нельзя, ему все можно простить!
Входит Зоя.
Явление второе
Аполлинария и Зоя.
Зоя. Ах, тетя, я не могу опомниться от радости. Как он меня любит, как он меня любит!
Аполлинария. Счастливая ты, Зоя, счастливая!
Зоя. Прежде он иногда бывал задумчив, как будто скучал; хоть не часто, а бывало с ним. А ведь это, тетя, ужасно видеть, когда муж скучает; как-то страшно делается…
Аполлинария. Ну, еще бы.
Зоя. Какой веселый приехал, сколько мне подарков привез; ко мне постоянно с лаской да с шутками. Я его давно таким милым не видала.
Аполлинария. Он и со мной все шутил. Он просил, чтоб мы были как можно любезнее с Олешуниным.
Зоя. Неужели? Зачем это?
Аполлинария. Он говорил, что считает его лучшим своим другом, и очень хвалил его.
Зоя. Я догадываюсь: он, вероятно, хочет пошутить над ним, подурачить его. Он и прежде любил посмеяться над ним. Что ж, тетя, сделаем ему угодное; это для нас ничего не стоит.
Входят из кабинета Окоемов и Олешунин.
Явление третье
Зоя, Аполлинария, Окоемов и Олешунин.
Окоемов. Очень, очень благодарен вам, добрейший Федор Петрович! Из моих друзей только вы ведете себя, как истинно порядочный человек. Как я из дому, так все и бросили мою жену; хоть умирай со скуки.
Олешунин. Я всегда был так привязан к Зое Васильевне и к ее семейству; зачем же меняться мне?
Окоемов. Да я, признаться, и не жалею, что здешняя молодежь без меня не обивала мои пороги. Все они так пусты, так ничтожны, что от их разговоров, кроме головной боли, никаких следов не остается.
Зоя. Да, уж лучше одним проскучать, чем слушать глупые анекдоты Пьера или Жоржа.
Аполлинария. И другие не лучше их.
Окоемов. Да уж и вы-то хороши! что у вас за интересы, что за разговоры, как вас послушать. Вы таких людей, как Федор Петрович, должны на руках носить. Он один затрогивает серьезные вопросы, один возмущается вашей мелочностью и пустотой. Проще сказать, он один между нами серьезный человек. Я не говорю, чтобы в нашем городе уж совсем не было людей умнее и дельнее Федора Петровича; вероятно, есть немало.
Олешунин. Конечно, но…
Окоемов. Но они с нами не водятся; а ему спасибо за то, что он нашим пустым обществом не гнушается,
Аполлинария. Да мы ему и так очень благодарны.
Окоемов. Нет, мало цените. Ведь мало вас ценят, Федор Петрович?
Олешунин. Но я надеюсь, что со временем…
Окоемов. Непременно, Федор Петрович, непременно. (Аполлинарии.) Ведь умных и дельных людей ни за что не заманить в нашу компанию. Они очень хорошо знают, что учить вас и нас уму-разуму напрасный труд, что ровно ничего из этого не выйдет; а он жертвует собой и не жалеет для вас красноречия.
Зоя. Да я всегда с удовольствием слушаю Федора Петровича.
Окоемов. И прекрасно делаешь, Зоя. Я прошу тебя и вперед быть как можно внимательнее к Федору Петровичу. Его беседы тебе очень полезны. Не бойся, я к нему ревновать не стану, я знаю, что он человек высокой нравственности.
Олешунин (пожимая руку Окоемову). Благодарю вас! Вы меня поняли. Я не люблю хвалить себя, я хочу только, чтоб мне отдавали справедливость. Я скажу вам откровенно… я читал жизнеописания Плутарха… Для меня очень странно, за что эти люди считаются вескими. Я все эти черты в себе нахожу, только мне нет случая их выказать.
Окоемов. Может быть, и представится.
Олешунин. Положим, что я не считаю себя великим человеком.
Окоемов. Отчего же? Это вы напрасно.
Олешунин. Но что я не хуже других, это я знаю верно.
Окоемов. Конечно, конечно. Так вот вы и слушайте, что говорит Федор Петрович. Все это вам на пользу. Конечно, истины, которые он вам проповедует, так сказать, дешевые и всякому гимназисту известные; но вы-то их не знаете. Вот в чем его заслуга.
Зоя. Пойдемте ко мне, Федор Петрович, я вас чаем напою с вареньем.
Уходят Зоя, Аполлинария и Олешунин. Паша показывается из передней.
Паша. Никандр Семеныч.
Окоемов идет навстречу. Входит Лупачев.
Явление четвертое
Окоемов и Лупачев.
Лупачев (подавая руку). Ты что-то, я замечаю, весел приехал. Это добрый знак. С чем поздравить?
Окоемов. Погоди, еще поздравлять рано.
Лупачев. Но все-таки что-нибудь да есть. Я по глазам твоим вижу. Ты не мечтатель, пустыми надеждами не увлечешься.
Окоемов. Ну конечно.
Лупачев. Ты всегда довольно верно рассчитываешь шансы.
Окоемов. Все слухи, все сведения, которые я получил от тебя, оправдались. Могу сказать, что я съездил недаром.
Лупачев. Я не спрашиваю, понравилась ли она тебе…
Окоемов. Нет, отчего же? Все, что говорили, правда; она и довольно молода, и хороша собой, характер прелестный, живой, веселый.
Лупачев. А существенное?
Окоемов. Достаточно, очень достаточно; самым широким требованиям удовлетворяет. Одним словом, с такими средствами доступно все.
Лупачев. Но ведь не богаче же Оболдуевой?
Окоемов. О да, конечно, куда же! У Оболдуевой, кроме богатейших имений, несколько миллионов денег. Это черт знает что такое — это с ума можно сойти!.. Десятки тысяч десятин чернозему, сотни тысяч десятин лесу, четыре винокуренных завода, полтораста кабаков в одном уезде. Вот это куш!
Лупачев. Не удалось тебе с ней познакомиться; а хлопотал ты очень.
Окоемов. Да и познакомился бы, если б она была свободна; а то у нее отец, человек с предрассудками. Меня даже и не пустили в их общество; отец не хотел, потому, видишь ли, что у меня репутация не хороша.
Лупачев. Да как же он смеет так говорить про тебя? Чем твоя репутация не хороша?
Окоемов. Идиот; что с него взять-то!
Лупачев. Умному человеку пользоваться своим умом позволяется, а красивому человеку пользоваться своей красотой предосудительно. Вот какие у них понятия. Оболдуева, кажется, на днях сюда приедет; сестра что-то говорила.
Окоемов. Сюда? (Несколько времени находится в задумчивости.) Э, да что тут думать! Она приедет с отцом, он ни на шаг ее от себя не отпускает, значит мне туда ходу нет. Это мечты, будем говорить о деле.
Лупачев. Ты, разумеется, наводил справки?
Окоемов. Самые подробные, и документы видел. В моем положении рисковать нельзя: ведь такой шаг только раз в жизни можно сделать.
Лупачев. И что же?
Окоемов. Более полутораста тысяч доходу.
Лупачев. Брависсимо! Ты меня извини, что я вмешиваюсь в твои дела и вызываю тебя на откровенность! Ты знаешь, что и я тут заинтересован немножко.
Окоемов. Еще бы!
Лупачев. Значит, ее судьба решена. (Кивает по направлению к гостиной.)
Окоемов. Что ж делать-то! Нужда.
Лупачев. Да уломаешь ли?
Окоемов. Никакого нет сомнения. Они обе с теткой такой инструмент, на котором я разыграю какую хочешь мелодию. А жаль бедную.
Лупачев. Погоди жалеть-то! Коли она умна, так будет не бедней тебя.
Окоемов. Что толковать-то! Ты богат как черт.
Лупачев. Допустим и это. Ты меня не попрекай, что я богат; я не виноват, родители виноваты. Как они наживали, это не мне судить: я сын почтительный, мне только остается грешить на их деньги.
Входят Зоя и Олешунин.
Явление пятое
Окоемов, Лупачев, Зоя и Олешунин.
Зоя. До свидания, Федор Петрович, не забывайте! Мы всегда рады вашему посещению.
Олешунин раскланивается и уходит.
Лупачев (Зое). Сияете!
Зоя. Сияю, Никандр Семеныч.
Окоемов. Ну, вы побеседуйте, а я пойду приведу в порядок кой-какие счеты.
Лупачев. Прощай! Я уеду сейчас домой, вечером увидимся.
Окоемов уходит.
Зоя. Ах, Никандр Семеныч, как он меня любит! Ведь уж мы не первый год муж и жена, а точно неделю тому назад обвенчаны.
Лупачев. Да, он порядочный человек, он свои обязанности помнит.
Зоя. Какие обязанности? Любить жену разве обязанность? Я люблю его, потому что он мне нравится, я думаю, и он тоже.
Лупачев. Когда люди сходятся по любви, так они и живут в любви, пока не надоедят друг другу; а когда бедный человек берет за женой большое приданое, так он рад ли, не рад ли, а обязан любить.
Зоя. И вы можете так дурно думать о моем муже и вашем друге.
Лупачев. Я ничего о нем не думаю; я говорю только, как это обыкновенно бывает у людей.
Зоя. Но разве не могут быть исключения?
Лупачев. Конечно, могут; и желаю, чтобы любовь вашего мужа была исключением.
Зоя. Какие у вас мрачные взгляды на жизнь!
Лупачев. Зато я никогда и не разочаровываюсь, я этого горя не знаю; а вам, с вашими розовыми взглядами, придется разочаровываться постоянно и много страдать.
Зоя. Не пугайте, пожалуйста!
Лупачев. Предостерегать не значит пугать. Пора вам, Зоя Васильевна, приходить в совершеннолетие. Браки между людьми неравного состояния по большей части торговые сделки. Богатый мужчина если женится на бедной, то говорят, что он берет ее за красоту; то есть, проще сказать, платит деньги за ее красоту.
Зоя. Как это нехорошо покупать женщин за деньги!
Лупачев. Точно так же нехорошо и женщинам покупать красивых мужей.
Зоя. Да этого никогда не бывает, вы клевещете на женщин.
Лупачев. Нет, бывает, и очень часто.
Зоя. И что же это за женщины, которые без любви выходят замуж за богатых людей? Это значит продавать себя. Это разврат. Я презираю таких женщин.
Лупачев. Погодите презирать, погодите! Во-первых, ни одна женщина не скажет вам, что она выходит замуж по расчету, а будет уверять, что любит своего жениха. И не верить ей не имеете никакого права, потому что в ее душе не были. Во-вторых, девушки часто жертвуют собой, чтоб спасти от нищенства свою семью, чтоб поддержать бедных престарелых родителей.
Зоя. Ах, да, конечно. Я поторопилась. Извините!
Лупачев. Погодите, погодите! Продавать себя богатому мужу, конечно, разврат; но и богатой женщине разбирать красоту мужскую и покупать себе за деньги мужа, самого красивого, — тоже разврат; но тут есть разница: между продающими себя часто попадаются экземпляры очень умные и с сильными характерами; тогда как те, которые бросаются на красоту, по большей части отличаются пустотою головы и сердца.
Зоя. Вы не знаете женщин, оттого так и говорите.
Лупачев. Нет, знаю лучше вас. Деньги — это дело прочное, существенное, а красота — блестящая игрушка, а на игрушки бросаются только дети.
Зоя. Зачем вы мне это говорите?
Лупачев. На всякий случай; может быть, и пригодится.
Зоя. Вы ужасны, вас слушать невозможно.
Лупачев. Как хотите, я с своими разговорами не навязываюсь.
Зоя. Но иногда и боль бывает приятна, и потому я вас слушаю.
Лупачев. Вот и ваш брак. Я не знаю, может быть, и в самом деле он был следствием обоюдной горячей любви — это вам знать; но в глазах посторонних он имел вид торговой сделки.
Зоя. Нет, уж это слишком! я вам говорю, что я люблю Аполлона, люблю и люблю безумно.
Лупачев. Безумно? Ну и прекрасно: так уж и не сетуйте, не жалуйтесь и принимайте с покорностью последствия, которые непременно следуют за всяким безумием.
Зоя. Это что еще?
Лупачев. А вот будемте продолжать разговор. Угодно?
Зоя. Хорошо… Истощайте мое терпение…
Лупачев. В браках, которые основаны на денежных расчетах, любовь пропорциональна деньгам: чем больше денег, тем больше и любви; убывают деньги, и любовь убывает; кончаются деньги, и любовь кончается, а часто и раньше, если в другом месте окажется для нее богатая практика.
Зоя. Послушайте, я на вас буду мужу жаловаться.
Лупачев. Жалуйтесь! А если ваш муж думает так же, как и я? тогда кому жаловаться?
Зоя. Во всяком случае, уж не вам.
Лупачев. Напрасно. Вы меня не обегайте, я гожусь на многое. До свидания. (Подает руку.) Быть хорошенькой женщиной — привилегия большая.
Зоя. Да, это по вашей денежной теории.
Лупачев. Что ж делать! Прежде была теория любви, теперь теория денег.
Зоя. Прощайте, извините! Разговор зашел так далеко, что я боюсь услышать от вас что-нибудь дерзкое.
Лупачев уходит.
Сколько раз меня расстроивал этот человек. После того разговора с ним щемит сердце, как перед бедой, уж лучше разочароваться и страдать, чем совсем не верить в людей.
Входит Лотохин.
Явление шестое
Зоя и Лотохин.
Лотохин. Не узнали?
Молчание.
Ну, задумались; так, значит, не узнали. Родственник ваш, только дальний.
Зоя. Ах, Наум Федотыч! То-то мне сразу что-то очень знакомое показалось, да боялась ошибиться. Да ведь уж сколько лет мы не видались-то!
Лотохин. Да лет шесть, коли не больше.
Зоя. Забыли вы меня, совсем забыли.
Лотохин. Вы в Москве не бываете, мне сюда не дорога — вот и не видались; а забыть, как можно! Помним. Знаем, что вы живете под крылышком у тетеньки Аполлинарии Антоновны, изредка получаем от нее известия о вас… Кстати, как ее драгоценное здоровье?
Зоя. Она здорова.
Лотохин. И все так же молода душой?
Зоя. Все так же.
Лотохин. Ну, вот и прекрасно. Надо правду сказать, слухов об вас было мало; но это я считаю хорошим знаком. По пословице: нет вестей — хорошие вести. Знаем, что вы вышли замуж, слышали, что живете согласно, порадовались за вас. Да и нам полегче на душе стало, одной заботой меньше: выпустили птенца из гнездышка, пусть порхает на своей воле.
Зоя. Ах, Наум Федотыч, как он меня любит!
Лотохин. Кто он-то?
Зоя. Муж.
Лотохин. Ну, слава богу, слава богу! Что ж тут удивительного, что он вас любит! это его прямая обязанность.
Зоя. Нет, вы представьте… ах, милый Наум Федотыч, вы только представьте себе, как он меня любит, как балует…
Лотохин. Да-с, уж это обыкновенно так бывает; я очень рад-с. Вы мне сказали, ну, я так знать и буду, и распространяться об этом нечего.
Зоя. Нет, я не могу… Ах, кабы вы знали!.. Ведь мне все завидуют.
Лотохин. Завидуют? Чему же-с?
Зоя. Да ведь он у меня красавец.
Лотохин. Красавец! Да-с… это дело другого рода… Виноват-с. Это обстоятельство значительно усложняет дело, и вы уж мне позвольте предложить вам несколько вопросов.
Зоя. Сделайте одолжение! Я очень рада отвечать на все ваши вопросы; я так довольна, так счастлива!
Лотохин. Позвольте-с! Красавец! Значит, тут любовь-с безотчетная и безрасчетная.
Зоя. Да, да, страстная любовь и взаимность; одним словом, полное счастие…
Лотохин. Из всего этого позвольте мне заключить, что у него собственного состояния не было.
Зоя. Ах, да какое же мне до этого дело! Никогда я не спрашивала, есть у него состояние или нет. Того, что у нас есть, с нас довольно, и мы живем очень хорошо; а мое ли, его ли состояние, это решительно все равно. Мы муж и жена, зачем нам делить? У нас все общее.
Лотохин. Неоспоримая истина. Против этого и говорить ничего нельзя.
Зоя. Я думаю.
Лотохин. Но если у него не было состояния, так долгов не было ли? Вы не удивляйтесь, что я вас о долгах спрашиваю! У мужчин-красавцев постоянно бывают долги — это их всегдашняя принадлежность.
Зоя. Ничего этого я не знаю. Я знаю только одно, что мы любим друг друга, с меня этого довольно.
Лотохин. Конечно, довольно: чего ж еще-с!
Зоя. Как с вами легко и приятно говорить, вы во всем со мной соглашаетесь; а другие так осуждают меня за мою нерасчетливость, за мою доверчивость.
Лотохин. Как можно осуждать! Сохрани бог. Но у вас, когда вы были девицей, был большой капитал.
Зоя. Да, я знаю.
Лотохин. Где же он, как вы им распорядились?
Зоя. Он там… у него… Ведь должна же я была принести мужу приданое. Вы только подумайте, Наум Федотыч; он явился, ослепил здесь всех; все девушки и женщины стали бредить им. Ведь решительно все, даже и те, которые не имели никакого права на него, то есть разные бесприданницы. Он был нарасхват, за ним ухаживали до бесстыдства… Я его полюбила с первого взгляда; но где же мне! Это все устроила тетя; я ей обязана. Разумеется, тут помогло больше всего счастье; что я перед ним! Он мог бы взять гораздо больше приданого.
Лотохин. Но у вас еще есть отличное имение.
Зоя. Оно мне досталось после свадьбы от дяди.
Лотохин. Значит, вы живете на проценты с капитала и на доходы с имения?
Зоя. Да, конечно.
Лотохин. И вам достаточно?
Зоя. Совершенно достаточно.
Лотохин. Зачем же вы продаете имение?
Зоя. Какое имение?
Лотохин. Ваше наследственное, золотое дно.
Зоя. Это не мое дело; если он продает, значит, нужно.
Лотохин. И, должно быть, очень нужно, потому что имение продается за бесценок.
Зоя. Как за бесценок? Что это значит?
Лотохин. А вот я вам сейчас объясню. Что стоит это ваше колечко?
Зоя. Сто рублей.
Лотохин. Продайте мне его за пятьдесят.
Зоя. Зачем же его продавать за пятьдесят, когда оно стоит сто? да притом же оно мне дорого: это подарок мужа.
Лотохин. Вот и имение стоит сто тысяч, а продается за пятьдесят; да кроме того, оно должно быть вам дорого, потому что это имение дедов ваших, там они родились и умерли.
Зоя. Право, Наум Федотыч, я ничего не знаю. Вы договорите с мужем.
Лотохин. Да-с, я затем и приехал, чтобы оно не доставалось чужим; все-таки в нашем роду будет.
Зоя. Я сейчас позову мужа. (Подходит к дверям кабинета.) Аполлон, Аполлон!
Входит Окоемов.
Явление седьмое
Зоя, Лотохин и Окоемов.
Зоя (Лотохину). Вот мой муж, Аполлон Евгеньич Окоемов! (Мужу.) Это, Аполлон, наш родственник, Наум Федотыч Лотохин; он нарочно приехал сюда, чтобы купить наше имение.
Окоемов. Ах, очень рад! очень приятно познакомиться.
Лотохин. Я давно знаю ваше имение и мог бы купить его за глаза, но я все-таки съездил его посмотреть; я вчера только оттуда. Порасстроили вы его немножко, леску убыло.
Окоемов. Разворовали, Наум Федотыч. Присмотру нет, я очень плохой хозяин; потому я его и продаю.
Лотохин. Уж это ваше дело. Чем вам с комиссионерами возиться, я у вас его куплю без всякого посредничества. Цена недорогая, как я слышал, мы кончим в два слова. Документы у вас готовы?
Окоемов. Все готово, и справки все уж собраны, остается только купчую совершить.
Лотохин. Так уж вы не хлопочите, вам не сделают так скоро, как мне; я слово знаю. Я сейчас же отсюда заеду к старшему нотариусу. Пожалуйте документы.
Окоемов. Благодарен вам, очень благодарен. Сию минуту доставлю, они у меня на столе. (Уходит в кабинет.)
Зоя. Вы долго здесь пробудете?
Лотохин. Да вот только устрою делишки.
Зоя. Надеюсь, вы не в последний раз у нас.
Лотохин. Конечно, куда же мне здесь деться? Я никого не знаю. Да и вы, вероятно, не откажетесь посетить меня?
Зоя. Завтра же заедем с мужем.
Входит Окоемов и подает пакет Лотохину.
Окоемов. Тут все, что нужно. Позвольте, я только возьму доверенность.
Лотохин. Да на что она вам? Мне она нужнее, я велю с нее снять копию. Я так облуплю яичко, что вам останется только в рот положить. В деньгах задержки не будет; мне купчую в руки, а вам деньги, все до одной копеечки.
Окоемов. А как вы думаете, скоро эта процедура может кончиться?
Лотохин. Дня в три, в четыре, не больше.
Зоя. Приезжайте обедать к нам. Когда вам угодно.
Явление восьмое
Окоемов и Зоя.
Зоя (с лаской). Как я рада, что хоть это дело так хорошо устроилось. Ты так хлопочешь, так беспокоишься, мой милый! Ездил по делам в Москву, прожил там больше месяца, без меня. Я уж не говорю про себя, я для тебя все перенести готова; но как тебе-то, я думаю, было скучно без меня.
Окоемов. Да, милая Зоя, имение мы продадим, с этой стороны я покоен; но этого мало, и заботы у меня все-таки остаются.
Зоя. Какие же заботы, мой друг?
Окоемов. Зоя, я заранее прошу твоего извинения; я скажу тебе много неприятного для тебя и неожиданного; я во многом должен буду признаться перед тобой.
Зоя. Ах, мой друг, только будь откровенен, я заранее тебя во всем извиняю.
Окоемов. Зоя, я много должен.
Зоя. Только-то? Это еще беда небольшая. Заплатим; ну, в крайнем случае продадим все, будем жить бедно, будем работать. Я для тебя на все готова. Я умею вязать, умею вышивать, вот посмотри. (Показывает работу.)
Окоемов. Все это вздор! Перестань ребячиться. Наступает время, когда ты должна взглянуть на жизнь серьезно. Я попал в такие тиски, что всего твоего состояния мало, чтобы выручить меня. Потом, я не могу жить в бедности, да и ты не можешь; это пустые мечты.
Зоя. Милый, что же делать? Ну, ведь есть же какое-нибудь средство, есть же?
Окоемов. Одно.
Зоя (дрожа). Какое, какое?
Окоемов. Нам нужно разойтись.
Зоя. Как «разойтись»? Что это? Я не понимаю.
Окоемов. Развод, Зоя…
Зоя. Ты шутишь, ты шутишь надо мной? Ну, скажи, милый, ты шутишь?
Окоемов. Не до шуток мне, Зоя; дело серьезное.
Зоя (бросаясь к мужу и обнимая его). Нет, нет, не отдам… умру, умру, а не отдам тебя. Не мучь меня! Я умираю, у меня захватывает дыхание. Милый мой, милый мой! Нет, нет, это невозможно.
Окоемов. Успокойся, Зоя, будь благоразумнее! Никто меня не отнимает у тебя.
Зоя. Так говори, говори! Что ж это? Я ничего не понимаю.
Окоемов. Мы с тобой не расстанемся, мы только разведемся формальным образом.
Зоя (хватаясь за голову, садится). Как… зачем… что же будет?
Окоемов. Слушай, Зоя: я уж разорил тебя; весь твой капитал пошел на уплату моих долгов; часть денег, которые получим за имение, пойдет туда же. Что у нас останется? Разве могу я простить себе, что довел тебя До нищеты? Я должен загладить свою вину и во что бы то ни стало возвратить тебе состояние.
Зоя. Но как же это ты сделаешь?
Окоемов. Я пойду на все, даже на преступление.
Зоя. Это страшно! не говори так! Ах, прошу тебя, не говори!
Окоемов. Другие умом, оборотливостью, талантом зарабатывают себе состояние; а у меня этого нет. У меня только одно достоинство: красивая наружность, я нравлюсь женщинам; этим я и хочу воспользоваться.
Зоя. Ах, что ты говоришь! Аполлон! пожалей меня!
Окоемов. Не возражай, Зоя! То, что я говорю, дело решенное; другого выхода из моего положения нет. В Москве я случайно познакомился с одной дамой. Не ревнуй! Она старуха и безобразна до крайности. Мы часто встречались с ней у моих знакомых; она думала, что я холостой, и на старости лет влюбилась в меня до безумия.
Зоя. Ты бы сказал ей, что ты женат.
Окоемов. Разумеется, сказал; не обманывать же ее; она, конечно, опечалилась; но…
Зоя. Что «но»? Договаривай!
Окоемов. Но обещала мне полмиллиона, если я разведусь с тобой.
Зоя плачет.
Не плачь, Зоя, полмиллиона все-таки деньги! Ты для меня всем пожертвовала, должен же и я сделать что-нибудь для тебя! Она проживет недолго, прямых наследников у ней нет, все достанется мне, и тогда мы с тобой опять вместе, мы будем счастливы, богаты и уж навек неразлучны. Не плачь же, я уж тебе говорил, что это дело решенное; такой случай может не повториться; надо быть совсем сумасшедшим, чтобы не воспользоваться им. Я близок к нищете, к позору, к отчаянию, быть может к самоубийству, потому что, вместе с собой, я погубил и тебя; я не буду знать ни дня, ни ночи покою, меня замучат угрызения совести. И в таком положении отказываться от денег, от богатства?
Зоя (сквозь слезы). Ну, что ж… разведемся.
Окоемов. Я навсегда обеспечу тебя и себя.
Зоя. Я ничего от тебя не возьму.
Окоемов. Я по крайней мере возвращу тебе все, что отнял у тебя. Зоя, ты меня презираешь?
Зоя. Если б я презирала тебя, я бы не стала тебя слушать и ушла от тебя. Да, ты стоишь презрения; но я к несчастию, люблю тебя и жалею; я не хочу, чтоб ты жаловался, что я помешала твоему счастию… Разведемся.
Окоемов (целует руку жены). Благодарю тебя, милая Зоя. Ты героиня! Я теперь только понял, на какие жертвы способна любящая женщина. Но, Зоя…
Зоя. Что еще?
Окоемов. Ты знаешь законы о разводе?
Зоя. Слыхала…
Окоемов. Надо делать так, чтоб я мог жениться…
Зоя (с печальной улыбкой). Конечно. Иначе зачем же и разводиться. Что же тебе от меня нужно?
Окоемов. Нужно, Зоя, чтоб ты была виновата.
Зоя. Как виновата, в чем?
Окоемов. Чтоб я мог уличить тебя в неверности несомненно, со свидетелями.
Зоя. Ах! ах! нет, нет! Ты забылся, Аполлон! Ты с ума сошел! Ты говоришь с честной женщиной и вспомни, кто я! Несчастный, ты забыл уважение ко мне… Чем я это заслужила! (Плачет.)
Окоемов. Да ты и останешься честной женщиной; ведь все будут знать, что это комедия, что это только предлог…
Зоя. Да нет, нет! невозможно! Ты не знаешь, что такое порядочная женщина. Вы все судите по себе… Вы, мужчины, все так развратны, для вас нравственного чувства не существует, вы не боитесь грязи… А порядочная женщина брезглива… Ты только представь себе: девушка, совершенно чистое существо… Она полюбила тебя, вышла за тебя замуж, чтобы любить тебя всю жизнь; любовь для нее святыня, торжество; она лелеет, бережет ее! Она знает, что с такой любовью к мужу она всю жизнь, куда бы ее ни забросила судьба, останется чиста, непогрешима, уважаема всеми… с этой любовью она неуязвима! Любовь к мужу поддерживает ее, спасает; любовь — это ее душа. И ты хочешь, чтоб я посрамила это чувство каким-то притворством, какой-то комедией! Да чем же мне жить после? что ж у меня в душе останется, для чего мне существовать, когда любовь моя к тебе будет поругана мной? Ведь у меня нет ничего; нет ума, нет знания жизни, теперь даже нет к средств, у меня только одна чистота, непорочность; зачем же я ее грязнить стану?
Окоемов. Сколько раз я говорил тебе, Зоя: смотри легче на жизнь, смотри легче; с такими правилами нельзя жить! Жизнь должна быть весела, легка, приятна; а ведь так, как ты рассуждаешь, — это уж не жизнь, а вечная трагедия.
Зоя. Нет, нет! обвиняй меня в чем хочешь, только моей любви, моей души не тронь! Ну, скажи, что я зла, ревнива, что я сумасшедшая, что я могу убить тебя, что я глупа, идиотка…
Окоемов. Да за это не разведут! Зоя, чего ты боишься? Мы так устроим, что твоей неверности никто не поверит; мы приищем тебе самого смешного любовника; ну, хоть Федора Петровича… Ну разве возможно представить, чтоб ты серьезно полюбила его…
Зоя. Нет, невозможно, это возмущает меня.
Окоемов. Зоя, спаси меня! (Падает на колени.)
Зоя. Нет, не могу; это выше моих сил. Придумай что-нибудь другое.
Окоемов (встает). А когда так, прощай! (Берет Зою за руку.) Прощай, моя милая! Взгляни на меня! Ты меня видишь в последний раз. Ты меня ничем не воротишь и нигде не найдешь. Услыхать-то обо мне ты услышишь; твое упрямство принесет плоды… Ты отнимаешь у меня больше полумиллиона; ты отнимаешь у меня возможность расплатиться с долгами, возвратить то, что я похитил у тебя; ты отнимаешь у меня последнее средство примириться с совестью и сделаться порядочным, честным человеком: ты отнимаешь у меня надежду провести жизнь в довольстве, счастливо, без горя и волнений… И ты думаешь, что я могу равнодушно перенести это, не впасть в отчаяние… Ты услышишь обо мне! Для меня дорога одна: разврат, пьянство, мошенничество… Я буду воровать… да, воровать — и ты услышишь все это. Я сейчас же уезжаю и пропаду для тебя без следа. Прощайся со мной! Прощайся, Зоя, навсегда!
Зоя (почти без чувств). Я со-глас-на! (Падает в обморок.)